Инквизиция: Омнибус - Дэн Абнетт

Уже уходя, Ме'Линди остановилась.

— У меня есть много что забыть. В этом теле прячется пластиплоть и флексохрящи, в которых записана память одного конкретного злого облика.

— Ты хочешь сказать, что чувствуешь, будто внутри тебя начертана некая руна зла? Чувствуешь, что каким-то образом проклята? А вовсе не благословлена своей чудесной способностью?

— Способностью превратиться в одну тварь и только одну! Теперь, когда я пользуюсь полиморфином, я не могу принять облик другого человека. Я лишь запускаю внутри себя шаблон генокрада. И тем отрекаюсь от способностей хамелеона. Я спрашиваю тебя: это Каллидус? Это изворотливость?

— То есть, по-твоему, ты изменяешь традициям своего храма? Хотя сам храм тебя об этом попросил?

Она кивнула:

— Это сделали с моего согласия.

Может быть, она чувствовала, что храм её обманул.

Жак помешкал, прежде чем спросить:

— На тебя давили, чтобы получить согласие?

Она рассмеялась горько:

— Вселенная всегда давит, с разных сторон, разве нет? Давит так, что того и гляди раздавит.

Это был не настоящий ответ, да он и не ожидал. Разве ассасин выдаст секреты своего храма?

— Однако на мире Кралевы, — напомнил Жак, — к тебе пришло озарение… насчёт Хаоса и возможной природы человека-арлекина.

Ме’Линди поджала губы — те губы, что однажды блуждали по его телу, те самые губы, что вытягивались в жуткое рыло.

— Тёмное озарение, — поправила она. — Тёмное.

Но даже в таком случае Жак не испытывал никакого желания погасить её свет.

17

— Плодотворное путешествие, агент? — поинтересовался Жак у молодого бородатого инквизитора — почти точной копии его самого в ранние годы.

В мочках ушей у Рейфа Зиланова болтались серьги из зародышей какого-то ксеноса. Молодой инквизитор выглядел смышлёным, хотя и несколько неопытным. Какими бы ни были его особенные таланты — как бы хорошо ни были отточены те из них, что позволяли диагностировать среди пассажиров малейшую демоническую порчу, — ноющий психический шум на борту Чёрного корабля давал как раз такой уровень астральных помех, на который уповал Жак.

— Плодотворные? Тысяча сто псайкеров на круг для Императора. Думаю, это можно назвать плодотворным. Ликвидировать пришлось всего полпроцента. Пять процентов выглядят достойными дальнейшего развития.

А девяносто пять — достойными для корма полумёртвому Повелителю Человечества, дабы питать его Астрономикан. Сколько ещё, сколько ещё может длиться величественная агония человеческой галактики? Может, всё-таки идея заговорщиков — заменить эту людоедскую систему абсолютно тоталитарным контролем — верна?

Нет-нет, не верна. И — нет, они почти наверняка не те, кем кажутся.

Жак крякнул.

— Что-то не так? — спросил косоглазый, дюжий капитан.

Морщины на багровом лице капитана Олофернта говорили о многолетнем влиянии психической мигрени тех, кого он был обязан перевозить. Вот, подумал Жак, невоспетый герой Империума. Не десантник, не рыцарь-терминатор, но всё же герой. Герой невежественный — но благословенно невежественный. Герой, чья форма увешана амулетами. Герой, которого можно запугать.

Стены капитанской каюты скрывали гобелены с космическими сражениями — бессменные напоминания о военной судьбе, которая могла бы ему достаться?

На столе капитана Жак заметил блёклые кружки от рюмок. Тайное пьянство, пока навигатор ведёт корабль через варп, служило Олофернту утешением, его убежищем, анестезией — и слабым местом.

Жак активировал свои татуировки, показав Зиланову, что выше него чином, правда, каким образом, молодой человек понял не совсем, но посчитал за лучшее не спрашивать.

Однако Зиланов оставил при себе своё мнение, но Жак на его месте поступил точно так же. Агент с любопытством разглядывал пёструю свиту Жака. Он явно распознал в Ме’Линди ассасина.

— Не так, капитан? — протянул Жак насколько возможно невозмутимо. — О, кое-что не так. Я расследую одно дело. Оно касается таких кораблей, как ваш. Точнее говоря, того, что происходит после того, как они доставляют свой груз на орбиту Земли.

— Наши пассажиры проходят там повторную отбраковку, — проворчал Олофернт, — чтобы перепроверить, что мы службу свою знаем, — что весьма разумно. Потом большую часть челноками перевозят в Запретную крепость для долгой подготовки к Астрономикону и краткой службы следом. Что из того?

— Где находится Запретная крепость, капитан?

— Ха! Для таких, как я, эта информация под запретом. Тоже весьма разумно.

— Где, вы полагаете, она находится?

— Мне не следует даже во сне об этом думать, инквизитор.

— Весьма разумно.

Цитадель Адептус Астрономика располагалась внутри горного массива, известного как Гималаи. Целой горе придали форму верхней половины каменной сферы, в которой и находился Астрономикан.

— Ты сказал: «долгая подготовка и краткая служба». Почему ты упомянул об этих подробностях? Я слышу недовольство? Прожилку мягкости у тебя в душе?

Олофернт глянул на Рейфа Зиланова, ища поддержки.

— Языки без костей! — зарычал Жак. — Которые лучше вырвать! Уверен, в будущем ты будешь более осмотрителен, скрыто критикуя Империум, если это, конечно, не алкоголь развязал тебе язык. Но не важно. Что меня беспокоит, так это недозволенное рабство, а именно — сбор сливок в виде крошечной доли пригожих псайкеров.

Зиланов нахмурился, а капитан ахнул:

— Кем? — после чего явно пожалел, что спросил. — Не то, чтобы я проявляю излишнее любопытство. Не то, чтобы я…

Жак одарил Олофернта самой натянутой улыбкой.

— Мне нелегко это говорить. Чиновникам-извращенцами достаточно высокого положения при императорском дворе.

Недозволенное рабство, подумал Жак, в противоположность узаконенному посвящению Императору… Проживут ли эти недозволенные рабы дольше в частных руках? Вряд ли. Их краткое существование в лапах ценителей упадка окажется безусловно гнусным. Впрочем, эти ценители не существовали нигде, насколько это известно, кроме его собственного воображения. Лучше всего верить в собственную ложь, тогда и другие в неё поверят.

— Вряд ли мне нужно говорить, насколько смертельно опасно содержать необученных псайкеров даже во внешнем дворце. Пусть даже их держат взаперти за психическими экранами, любой из них всё равно может стать проводником для демона. Особенно, если от боли и отчаяния взывает к помощи в любой форме. Если демон овладеет хотя бы одним рабом во дворце, и этот раб сбежит — подумайте о последствиях!

— Списки наших пассажиров всегда точны, — возразил Олофернт.

— Не сомневаюсь. Однако, как насчёт той малой доли пассажиров, которую каждому Чёрному кораблю приходится уничтожать? Вы оставляете тела для последующего учёта?

— Вам должно быть известно, что такие тела выбрасываются за борт в варп.

— Что, если эта малая часть в действительности не становится трупами, а содержится живьём в стазисе в каком-нибудь закутке на борту столь огромного корабля, как ваш?

— Только не на борту моего, смею вас уверить! — капитан метнул взгляд в сторону стола, где обычно стояла бы рюмка. Как её сейчас не хватало!

— Я не обвиняю никого лично. Вы сейчас узнали привилегированную информацию, вот и всё.

— Что вы хотите, чтобы мы сделали? — спросил Зиланов. Молодой инквизитор почти поверил. Да и почему бы не поверить? История выглядела достаточно правдоподобной, чтобы любого имперца мороз продрал по коже. Зачем старшему инквизитору лгать?

— Мне нужно, чтобы нас контрабандой провезли в юго-восточный порт номер три Императорского дворца в точности так, как, мы подозреваем, провозят этих недозволенных рабов, а именно — в продовольственных стазисных коробах. Меня и моих спутников.

— Вы будете абсолютно беззащитны, — заметил Зиланов.

— Пока стазис не отключится в установленное время, это так. Вы хотите сказать, что следует избегать опасности, когда, рискнув, мы можем захватить исполнителей преступления?

Теперь Зиланов уверился полностью. Ни один изменник не рискнёт оказаться абсолютно беспомощным или попасть парализованным в руки вероятного врага.

— Это секретная операция важности альфа-прима. С вас взята присяга соблюдать абсолютную секретность. Сейчас я раскрою маршрутные коды, которые вы должны использовать для контейнеров…

И стазис кончился.

Жак выбил крышку контейнера, в котором лежал, вынужденно скрючившись в позе эмбриона.

Никаких внешних ощущений он не чувствовал. Да и не предполагал.

Вместо этого его сознание застыло на единственном кванте мысли, и этой мыслью была тревога. Вероятно, работа сознания успела чуть-чуть продвинуться за безвременный период изоляции, а психическое чувство защиты пыталось снять осаду тревожности. Но получилось, что Жак намертво застрял в точке страха: всё его существо состояло из ожидания опасности и больше не из чего. Ни воспоминаний, ни деятельных мыслей, ни вялых грёз — только безликая квинтэссенция тревоги, возникшей в тот самый бесконечный миг-вечность.