Царь муравьев - Андрей Плеханов

Это развилось не сразу. Способность выделять феромоны появляется у фрагрантов спустя четыре-пять лет после лечения препаратом. Поскольку я был самым старым из фрагрантов, то первым прошел через преобразование. По образованию я химик, закончил химфак университета, и это помогло понять то, что со мною происходит. К тому же я добрался до доктора Григорьева, к тому времени он уже находился под следствием. Я сумел встретиться с ним до того, как его посадили, и получил бесценную информацию о том, что именно было введено в кровь детей под именем противоракового препарата.

– Стало быть, вам известен состав этого лекарства?! – воскликнул я, вскочив на ноги в необычайном волнении.

– Известен.

– И его можно воспроизвести?!

– Без малейших проблем.

– Так вот почему Агрба стал подлизой уже после смерти профессора!

– Именно поэтому. И не он один. Но не будем опережать события, вернемся к тому, что происходило десять лет назад…

Мне хотелось наорать на господина Сазонова: какого черта он столько лет скрывает панацею от рака, способную исцелить миллионы безнадежных больных, почему не сделает ее достоянием человечества? Но я понимал сложность ситуации: избавившись от онкологического заболевания, пациент неизбежно становится мутантом. А жизнь подлиз непроста – это уже не нужно доказывать.

Поэтому я смиренно сел на стул. Что за глупая идея – орать на человека, который открывает тебе великие секреты?

– Я спасал их, – продолжил Ганс. – Спасал несчастных подростков. Способность подлиз выделять феромоны развивалась, но это делало их жизнь все более и более опасной. Они не имели понятия, что с ними происходит, почему до сих пор все давалось так легко, а теперь каждый встречный норовит на них наброситься. Кто-то должен был научить их жить. К тому времени я знал о феромонах более чем достаточно. Возраст подлиз, которых я привез в Шубино, был от одиннадцати до двадцати лет – довольно разношерстная компания. Мне тогда было тридцать, я был успешно женат, дочке моей исполнилось пять годиков. Я взял жену и дочь в деревню с собой.

– Ваша дочь – подлиза?

– Разумеется. Все дети фрагрантов унаследовали способности родителей.

– Даже если фрагрант – только один из родителей?

– Да. Дети-фрагранты, которых я привез в Шубино, были запуганы и деморализованы, жизнь их превратилась в ад. Многие боялись выходить из дома, не делали этого месяцами, бросили школу и состояли на учете у психиатра. Я забрал их из семей – это было непросто, мне помогло применение феромонов, к этому времени я научился ими пользоваться. Официально наша коммуна была оформлена как летний лагерь для трудных подростков, поэтому пришлось найти пятерых преподавателей и психолога. Подбирал я их тщательно, платить им, с учетом специфики, пришлось немало, но в выборе не ошибся – они стали первыми обычными людьми, узнавшими о существовании фрагрантов, и остаются верными нам до сих пор.

Слайды на экране начали меняться. Я увидел, как ребятишки красят дома и строгают доски, занимаются с преподавателями, соревнуются в стрельбе из лука, купаются и загорают. Бросилось в глаза то, что многие мальчишки были лысыми, несмотря на юный возраст. Выглядели все довольными и безмятежными, никак нельзя было сказать, что им пришлось перенести в жизни так много трудностей.

– Это было поистине счастливое время, – со вздохом сказал Ганс. – Подлизы никоим образом не походили на трудных подростков, справлялся я с ними без особого труда. Выявилась одна особенность: фрагранты распознают друг друга на подсознательном уровне и относятся к себе подобным с искренней любовью. С обычными людьми мои подшефные могли собачиться сколько угодно, но ссор между собой, поверь, у них практически не было. К тому же я обнаружил удивительное, переходящее всякие разумные границы доверие к моей скромной персоне. Мне не нужно было принуждать делать что-либо, любой мой приказ выполнялся с радостью и энтузиазмом. Я стал для подлиз не просто старшим товарищем, а кумиром, объектом для поклонения и подражания. Некоторые, самые младшие, крутились вокруг меня целый день, ожидая, что я изволю дать приказание, пусть даже самое дурацкое. Мне не нравилось это, я боялся, что излишняя привязанность может сослужить ребятишкам плохую службу, что они не смогут существовать без меня, когда вернутся в город. Но время показало, что это не так. Детки мои выросли, научились жить самостоятельно. И вот сейчас снова пришлось стать боссом подлиз – так уж повернулись обстоятельства.

– Вы как муравьиная матка, Иван Алексеевич, – заметил я.

– Что? – удивился Ганс. – Странное сравнение, даже обидное, я бы сказал.

– Да-да, именно матка, ничего обидного тут нет. Может быть, вам это не так заметно, но взаимоотношения в сообществе подлиз – необычные, не совсем человеческие. Тут присутствует мощный подсознательный компонент. Во внутренние отношения подлиз неизбежно вмешивается влияние феромонов. А ведь это особый язык, присущий не людям, а насекомым. Конечно, нельзя низводить подлиз до уровня муравьев, пчел и термитов, об этом не может быть речи. Интеллект фрагрантов, насколько я уже убедился, превосходит уровень обычных людей – могу предположить, что это связано с регенеративными процессами в головном мозгу. И все же в том, как безусловно подчиняются вам все подлизы, усматривается нечто иррациональное, подобное тому, как общественные насекомые подчиняются приказам матки, дабы успешно текла жизнь колонии.

– Вижу, ты изрядный любитель энтомологии, – заметил Ганс.

– Поневоле, Иван Алексеевич, поневоле. Станешь энтомологом, если твоя любимая девушка – рабочая муравьиная особь…

– В твоих рассуждениях есть доля истины. То, что все подлизы привязаны ко мне, определено на генетическом уровне. Хочешь знать, почему?

– Мечтаю, Иван Алексеевич. Откройте великую тайну.

– В каждом фрагранте течет толика моей крови.

– В каком смысле?

– В прямом. Я был первым пациентом, которого Илья Борисович Григорьев исцелил при помощи своего препарата. Случилось это давно, в восемьдесят втором году, и было мне тогда семнадцать лет. Я лежал в областном онкодиспансере. Мне отрезали руку, я проходил курсы лучевой терапии один за другим, но ничего не помогало. Само собой, я мало понимал в том, чем и как меня лечат, я вообще плохо соображал тогда, находился в затуманенном состоянии между жизнью и смертью. Метастазы распространились по всему организму, я умирал. И тогда Григорьев, мой лечащий врач, сообщил родителям, что есть возможность прибегнуть к новому, не до конца проверенному средству. Он предупредил о большом риске, но родители согласились, и я согласился, выбора у нас не было. И знаешь, Дима, я пошел на поправку! Это казалось невероятным, но уже через месяц я стал похож на человека, еще через месяц меня выписали, а спустя полгода обследование показало, что я полностью здоров – если не считать, конечно, того, что остался без руки.