Жизнь графа Николая Румянцева. На службе Российскому трону - Виктор Васильевич Петелин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ничего с этим не поделаешь, все эти затруднительные обстоятельства, – согласился де Сегюр, – тем более должны побудить вас всячески избегать разорительной войны.
«Здесь, где тому назад три года не было ничего, – писала Екатерина II барону Гримму из Севастополя 23 мая 1787 года, – я нашла довольно красивый город и маленькую флотилию, довольно живую и бойкую на вид; гавань, якорная стоянка и пристань хороши от природы, и надо отдать справедливость князю Потемкину, что он во всем этом обнаружил величайшую деятельность и прозорливость. Турецкий флот, который стоит приблизительно в шестистах верстах отсюда, еще не показывался; увидим, явится ли он сюда, сделать высадку и выгнать нас отсюда, как предсказывают в газетах. Граф Фалькенштейн, по-видимому, очень доволен всем виденным».
6. Вторая Русско-турецкая война
В Петербурге известия из Константинополя и Парижа воспринимались с беспокойством. Совсем недавно, как только в 1779 году родился внук Константин, Екатерина II думала о «греческом проекте» как о государственной политике, а о короновании внука как о высшем достижении своей власти. Но столько препятствий возникло на ее пути… Она надеялась, что все христианские европейские страны поддержат ее устремления, но ошиблась. Южные христианские народы оставались под турецким владычеством. С Людовиком XVI установились добрые отношения. Павел Петрович и Мария Федоровна восторженно отзывались о французской королевской чете, о французских принцах и придворной аристократии. Казалось, все наладилось. Но внешняя политика – дело сложное и противоречивое, столько подспудных, незаметных для постороннего глаза движений происходит там…
В сентябре 1784 года в Константинополь прибыл в качестве полномочного посла Франции граф де Шуазель-Гуфье, имея инструкцию Людовика XVI и графа Вержена способствовать сохранению мира между Турцией и Россией. Одновременно с этим Франция направила в Турцию военных инструкторов и инженеров для укрепления обороноспособности Оттоманской империи. Для Екатерины II это был удар.
В России пристально следили за внешней политикой Франции. Граф Александр Безбородко, один из авторов греческого проекта, 4 апреля 1785 года писал русскому послу в Англии графу С. Воронцову: «Ваше сиятельство знает, что я на известный план большой о Греции взирал как на такую вещь, которой хотя и невозможно почти достигнуть, но, доходя ее, многое доброе получить возможно… Очаков с его округами по Днестр, положение границы ближайшей от Черного моря к Каспийскому, соединяя Империю с Грузией и побережными Персидскими ближайшими местами по Баку или далее, взяв их в точное Российское владение, принесет уже нам великую пользу и безопасность границ. А когда бы можно было обеспечить, паче всякого чаяния, независимость Молдавии и Валахии с Бессарабиею, то сие превзошло бы все, что и мыслить можно. Империя Оттоманская теперь еще слабее прежнего… Ваше сиятельство, примите сие за опыт моей беспредельной к вам откровенности. Сожгите сие письмо по прочтении» (Архив князя Воронцова. Кн. 1—40. М., 1870–1895. Кн. 13. С. 126). А чуть позднее, 24 октября 1785 года, он, узнав о двуличии Франции, писал графу С. Воронцову: «Франция для нас враждебная есть страна, по ее интересам с Портою» (Там же. С. 98).
В ноябре 1785 года императрица Екатерина признавалась в письме барону Гримму:
«В Херсон я думаю ехать в конце 1786 года, ну а о Константинополе где же думать? Туда отправляться надобно бы в хорошей и многочисленной компании. Уже одна мысль об этом, при всей своей несбыточности, поднимает всю жолчь у ваших политиков, без ума влюбленных в марабутов, их друзей и покровителей. Эти марабуты до того дороги их сердцу, что нет случая, которым бы они не воспользовались для сообщения мне, что они во что бы то ни стало будут отстаивать своих прелестных марабутов. Дай им Бог иметь когда-нибудь своими соседями, тогда они заговорят иначе; но к чему делать все эти заявления мне? Думают ли этим запугать меня, думают ли помешать мне делать то, что могло бы потребовать благо моего государства? Что они там хитрят! Этим они только отдаляют от себя мое расположение, и пусть не прогневаются, если из этого выйдет что придется.
Говорить людям что способно их раздражать, это значит – подливать масло в огонь. И чего могу я ожидать от людей, которые мне беспрестанно говорят: естественные враги вашего государства самые дорогие, самые закадычные друзья наши. Мы их любим и жалуем и стоим за них горой. У меня на это может быть только один ответ: кто друг моим естественным врагам, тот недруг мне, и затем мое им почтение…» (РА. 1878. № 9. С. 122).
Граф де Сегюр, наблюдая за происходящим на Кавказе между русскими и горцами, а главное – помня о том, что в августе 1783 года Восточная Грузия заключила с Россией Георгиевский трактат на установление протектората для защиты от Турции и Персии, извещал свое правительство о том, что Россия намерена раздробить Оттоманскую империю, ослабить ее военную мощь. «Я, как и вы, г-н граф, думаю, – писал де Сегюр министру иностранных дел Вержену 1 сентября 1786 года, – что Россия пошла по очень плохому пути, приняв под свою зависимость Грузию. Это ничего не добавляет к ее мощи, но создает для нее много затруднений, увеличивая ее расходы и лишения ее подданных от войны с соседями…» (Черкасов П.П. Екатерина Вторая и Людовик ХVI. М., 2004. С. 307). А 30 декабря 1786 года граф де Сегюр в письме Вержену наконец-то написал о главном в политике Екатерины II: «Екатерина Вторая не желает полностью отказаться от столь блестящей химеры, которой она так долго была увлечена… Она возлагает на будущее осуществление самой большой части плана, который встречает такую оппозицию и который мог бы разжечь пламя большой войны. Она же намерена заложить первый камень в основание этого огромного
