Вверх тормашками в наоборот-3 (СИ) - Ночь Ева

– Я люблю тебя, – шепчу, глядя Геллану в глаза.

И воздух колышется, взрывается от шквала эмоций – я чувствую отклик. Они уловили. Поняли. Приняли.

– Люблю, – несётся вихрем над твердью. Инда и Раграсс. Алеста и Ренн. Губы Леррана сводит от непривычного слова. Но он произносит его, лаская взглядом маленькую Леванну Джи.

– У меня будет ребёнок. Твой, – признаётся девушка-проводник, и Леррана качает от её откровения.

– Я… всегда была плохой матерью, – молвит Росса. – Знаю, тебе всё давалось непросто, но ты никогда не упрекнул меня, – смотрит она на Сандра. – Но я твоя мать. И я горжусь тобой, сын. Горжусь, что ты не сломался. Наверное, это очень важно – признавать свои ошибки.

Сандр обнимает Россу. Крепкие объятья, в которых тонет лендра. А я-то думала, она не знает, что такое материнство… Думала, это просто игра.

– У меня тоже где-то есть сыновья. Двое, – признаётся Иранна. – Я пожертвовала всем ради того, чтобы стать гардией. А сейчас понимаю: иногда не нужны никакие жертвы, если за них отдана такая высокая цена. Я бы тоже попросила у них прощения. Может, они почувствуют… Пусть будет так.

– А я раскаиваюсь, что носила в себе непомерную гордыню. Со мной поступили справедливо, – кается Пиррия. – В этом очень тяжело признаваться. Но я не была одна в своём горе. Вы… терпели и выхаживали меня. А ещё… Тинай, – она задирает голову и шепчет: – Люблю тебя. Крик финиста несётся, как взрывная волна.

– Охо-хо, – кривит губы Юла. – Я воровка и проходимка. Но я всегда считала себя освободителем. Кого-то – от тяжелого кошелька избавляла, а кого-то спасла из рабства. Именно для этого нужны были деньги. Думаю, много мохнаток вспоминают меня добрым словом. Не жалею ни о чём.

– Люблю вас, – прижимает к себе Ренна и Рину Кудряна. – Пусть память моя – решето. Но вы самое лучшее, что случилось в моей жизни. Я хочу, чтобы вы знали. Лимм… всегда был таким. Странным и высокомерным, с большими амбициями и замашками. У него была лишь одна мечта – стать настоящим драконом, вернуть родовое гнездо, прославиться, доказать всем, как он крут. Только рок догнал и его: он внебрачный сын. Бастардо. Всю жизнь завидовал законному наследнику. Я… не знаю, любила ли его. Слишком молодая и неопытная. Наверное, он подавлял меня. А я… нет, любила всё же по-своему. Иначе во мне не зародилась бы жизнь. Не появились на свет дети.

Я закрываю глаза. Столько света. Столько любви. Мы соединяем руки вокруг столба, что разрушает Зеосс. Все. Даже маленькие Офа и Гай.

Энергия встречается с энергией. Сила противостоит силе. Но нас недостаточно – я чувствую. Понимают это и другие.

– Не разрывайте круг, – шепчу и прикрываю глаза. В груди моей словно окно открывается. Я слышу весь мир. Шёпот. Шелест. Плеск.

Вначале перестают падать в синюю бездну птицы. Объединяются и создают кольцо вокруг столба. Там Тинай – наш верный и прекрасный друг.

Затем Йалис издаёт рык, что несётся над высью и рассыпается на отдельные звуки. Ему вторят Пайэль и Сильвэй. И со всех окрестностей сходятся к нам животные. Псы и коты, мелкие зверьки. Встают плотным заслоном вокруг нас.

А потом начинают подтягиваться люди и нелюди. Идут со всех сторон. Спешат. Волнуются, берутся за руки, качаются, словно в танце. Ещё одно большое кольцо.

– А вот пришёл и мой черёд, – спокойно говорит Челия. А я и не заметила, что нет её с нами в круге. Стоит за моей спиной, дышит в затылок. – Ты спрашивала, Дара, в чём предназначение Соединяющих Миры. Не в том, чтобы перебрасывать иномирцев, нет. Не в том, чтобы соединять разные миры, нет.

Вот тебе моё откровение: Соединяющие Миры призваны, чтобы объединять человечество Зеосса. Может, поэтому мы и вымерли – не могли исполнить своё предназначение. Потому что народы и расы Зеосса разобщились, перестали понимать друг друга, враждовали и не хотели быть равными. Но не сейчас, когда мир в опасности. Не сейчас.

Ты смогла сделать это – призвать и сплотить. Тех, кто ещё вчера враждовал. Топтал. Унижал. А сейчас они стоят, взявшись за руки, чтобы спасти свой мир – маленький шарик в небесном пространстве. И только от их силы и сплочённости будет зависеть, будем ли мы жить или погибнем.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

А теперь мне пора.

Я вижу, как Челия поднимается в воздух. Не очень высоко, но плавно. Вижу, как руки её, изуродованные страшными кольцеобразными шрамами, возносятся вверх. Вижу, как свет вспыхивает и напитывает разными цветами каждое кольцо, отчего кажется, что надела она притягательной красоты браслеты.

Золотая молния пронзает её тело. Ей больно – я чувствую. Хочется кричать – так это остро и неправильно. Челии и так досталось. Она ещё слабая. Но уже ничего не изменить. Она светится. От неё идут тонкие лучи-нити, связывающие всё живое вокруг: людей и животных, нелюдей и растения. Огромная нескончаемая сеть, что накрывает мир, успокаивает его и баюкает, как младенца.

Уходит дрожь. Меркнет, тускнеет разрушающий столб. Истончается, успокаивается, подчинённый всеобщей силе, имя которой – Любовь. Рассеивается голубой свет. Падает на плечи пыльными искрами. (1f101)

Нас качает в едином порыве, но в сердца приходит спокойствие и умиротворение. Не знаю, кто первым разжимает руки. Уже неважно. Всё кончилось. И только большая круглая дыра с неровными чёрными краями посреди площади уходит вглубь Зеосса как напоминание. Как знак того, что чуть не случилось, не убило всё живое на этой прекрасной, замечательной земле, где, как оказалось, так много добрых, чистых и отзывчивых сердец…

Я падаю на колени без сил. Ноги не держат. Окно в груди захлопывается, свет уходит. Чувства приходят в норму. Я больше не ощущаю всех, как единый организм. Но полнота не исчезает. Она со мной теперь навечно.

– Посмотри, как красиво, – шепчу я сухими губами Геллану. И в этот момент что-то большое и тёмное падает с высоты на землю.

Глава 50. Второе дыхание бездны

Дара

Он падал красиво, как в замедленной съёмке. Переворачивался в воздухе – бесформенно тёмное нечто, скрытое в плотном сизом, почти чёрном дыме.

Он упал – и словно тёмная пыль поднялась вверх. Пепел. Это пепел оседает на землю медленно, как снег в безветренную погоду.

– Тинай! – Пиррия кричит страшно, и голос её срывается, соскальзывает на высокой ноте. Мы ещё ничего понять не сумели, а она уже мчится к месту, где кружатся пыльные снежинки.

– О, дикие боги, – бормочет старуха рядом со мной, и я только чудом сдерживаю крик.

Я узнаю её по бровям, что остались такими же красивыми и тёмными, как крылья чайки. Это Иранна. Больше нет молодой и эффектной ведьмы. Есть величественная старуха с бороздами-морщинами и сухими, как сучья, руками.

Она ловит мой испуганный, окоченевший в изумлении взгляд и только плечами пожимает:

– Настаёт момент, когда приходится чем-то жертвовать. Я отдала молодость – ничтожная малость за то, чтобы мир не провалился в пропасть. Не бойся, Дара. Я давно уже такая. Поддерживала лишь образ, пока на это были силы. И рассталась с ним без сожаления. Однажды все мы уйдём, рано или поздно, мало кто остаётся вечным.

Пока мы разговариваем, пепел оседает. Первое, о чём я думаю: там нет Тиная. И это пугает ещё больше, чем внезапная старость Иранны.

Мы, не сговариваясь, подбегаем к распростёртой на земле Пиррии. Рядом, весь в пыли, лежит мужчина. Тело его дёргается, будто по нему электрический ток пропускают. И это похоже на агонию. Но крови не видно. Лишь гибкое тело бьётся, словно в невидимых сетях

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– Дикие боги, – снова выдыхает Иранна, пристально вглядываясь в черты мужчины. – Он разрушил печать. А значит искупил вину. Я думала, это легенды. Красивые сказки, не более.

Мне бы хотелось услышать об этом подробнее. Может, я одна не удивлена. Финист превращается в мужчину – наверное, я даже верила, что так однажды случится.

Он не похож на красивую статую – слишком жилист, худ и хищен. Красноватая кожа, припорошенная пеплом, сухие, как канаты, мускулы. Черты лица будто вырезаны скульптором из крепкого дерева – грубоватые, резкие, острые. Впалые щёки, высокие скулы, квадратный подбородок. Нос, похожий на клюв: длинный, ровный, лишь слегка загнутый вниз на конце. Ноздри вздрагивают и раздуваются, как у настороженной лошади. В нём нет ничего мягкого. И, наверное, нет ничего красивого, но глаз от него отвести трудно, почти невозможно.