Мстислав, сын Мономаха - Олег Игоревич Яковлев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Впереди виднелся ствол поваленной высокой липы, а слева от неё, покрытая сверху мхом, стояла наполовину вросшая в землю крохотная избёнка с низенькой дверью и плотно закрытыми ставнями узкого окошка.
Ходына спешился, осторожно, с недоверием – мало ли кто мог прятаться в хижине – подошёл к окошку и громко постучал. Ставни со скрипом отворились, и в оконце просунулось морщинистое старческое лицо.
– Кто тут? – На гусляра уставились два бесхитростных серых глаза.
– Пусти, старче, путников, грозу переждать, – обратился к старику Ходына.
Старик без слов отпер дверь, вышел к ним, молча же взял под уздцы коня и отвёл его к возвышающейся за домом сосне. Под ней – узрел Ходына – стоял высокий шалаш. Старик поставил коня в шалаше, бросил ему пучок сена и воротился к Ходыне с Марией.
…Ходына смог уже получше рассмотреть хозяина хижины. Это был приземистый худощавый старец со всклокоченными седыми волосами, пышными усами и долгой белой бородой. Одет был старик в серую льняную рубаху и лапти. При ходьбе он чуть прихрамывал на правую ногу. Приглядевшись, гусляр заметил, что на шуйце старца не хватало двух перстов.
Хозяин провёл Марию и Ходыну в маленькую горницу, посреди которой в топящейся печи весело играл огонь.
Усадив нежданных гостей за грубо сколоченный стол, старик угостил их, только сейчас почувствовавших голод, грибовницей и свежими ягодами.
– Как звать тебя? – спросил Ходына, отведав нехитрой лесной пищи.
– Меня-то? – Старец пожал плечами. – Да люди вот Седоусом кличут. Тако и зови.
– Откуда ж ты, дед, в сей глуши? Как попал сюда? Бежал от гнёта боярского аль от стрелы половецкой? Я, Ходына-песнетворец, вопрошаю тебя.
– Ходына? Слыхал о тебе. А тебя как звать прикажешь, красавица? – обратился он к Марии.
– Марья, – тихо отозвалась девушка.
– Поганые напали на нас, едва утекли, – пояснил Ходына. – Заехали Бог весть куда, не ведаем, как и выбраться. К Новгороду-Северскому путь держим.
– Долог путь до Нова города, – качнул головой Седоус. – Но мне пути-дорожки лесные ведомы. Доведу, так и быть.
– Один живёшь тут, дед? – спросил, глянув окрест, песнетворец.
– Один. Был друг верный – конь, да и тот помер зимою. Старый уже был. Видал, куда твоего скакуна отвёл? Тамо иной раз держал его, а по ночам здесь вот, в сенях, за перегородкою, от волков подале ставил.
– Как же ты, старче, очутился-то тут? За добрую сотню вёрст отсюдова, верно, ни души, лес чёрный?
– После скажу. Ты глянь-ка, песнетворец, дева-то твоя уж уморилась вовсе. Сопроводи её на печь, а мы с тобою на сенях ляжем. Тамо и побаим.
– И вправду, Марьюшка. Уж засыпаешь ты. Ступай-ка.
Ходына помог девушке забраться на печь, укрыл её поданным старцем тёплым кожухом, затем вышел из избы и, задрав вверх голову, подставил лицо под водяные струи.
Дождь не прекращался, наоборот, казалось, он становился всё сильней, зато ветер и гром как-то поутихли, лишь изредка слышались вдалеке слабые уже раскаты.
Ходына вывел из шалаша коня, поставил его в сенях и, чувствуя, как наваливается на него усталость, лёг на постланную хозяином солому. Седоус, заперев на засов дверь, устроился рядом и не спеша начал своё повествование.
– Родом я, хлопче, из Дубницы, село есть такое на Переяславщине. С младых лет за сохой ходил. Уж стукнуло мне лет двадцать пять, семьёй обзавёлся, хозяйство своё заимел – тут вдруг неведомо откель напасть на нас – половчины. С воем диким налетели, разор чинить стали, домы жечь, скотину забирать. Всех моих кого порешили тут же, кого в полон угнали, я один уцелел, в соломе за гумном укрылся да потом в лес стрекача дал. Ходил-бродил по лесу невесть сколь, потом вышел-таки к купцам на дороге, нанялся к ним на службу. В Киеве побывал, в Чернигове, в Царьграде самом. Токмо единожды опять поганые налетели на обоз наш. Лишь конь верный уберёг меня в тот день от погибели лютой, умчал в лес. Тогда и подумал: в лесу-то, средь зверья, и спокойней всего. Тако и остался тут. Хату срубил, стал на зайцев да на птиц силки ставить. Покуда молод был, и на медведя, и на вепря, случалось, хаживал. Осень каждую ездил – когда в Нежин, когда в Чернигов, когда и в Новоград на Десне. Шкурки продавал, менял на хлеб, на муку, на снедь, на рухлядишку разную. Тем и кормился. Един раз сподобил Господь до Дубницы родной дойти. Поглядел окрест – нет, не моё се место. Никого из родных нету в живых, всюду люди чужие. Крепость тамо топерича с башнями высокими, со стрельницами. Сказывали, то князь Владимир повелел выстроить, дабы от поганых обороняться. Постоял я на холме, где жил когда-то, нет, думаю, не по мне се. Обратно в лес воротился. Тако и живу.
…Дождь продолжался весь день и всю ночь, и только на следующее утро наконец вырвалось из-за лохматых серых туч солнце. Мария ещё спала, когда Ходына с Седоусом, стараясь не шуметь, покинули хижину. Отведя коня пастись на небольшой лужок, расположенный в минуте ходьбы от избёнки, они подошли к растущему на косогоре могучему столетнему дубу.
– С сего древа всё окрест видать. – Седоус легко, как молодой, запрыгнул на толстый сук, поднялся на ноги; осторожно ступая по скользкому после дождя мху, добрался до ствола и полез по нему ввысь, упираясь ногами и руками в крепкие сучья и ветки.
Ходына последовал его примеру. Честно говоря, лазание по деревьям не очень-то было по нраву гусляру, но сейчас верх в нём взяло любопытство.
Стараясь не смотреть вниз (страшно!), Ходына поднялся по стволу до большого дупла, где его уже ожидал старец. Тяжело дыша и вытирая с чела пот, гусляр впрыгнул во чрево гигантского дерева.
– Вон, гляди. – Седоус поманил его перстом и указал вдаль. – Лес, яко на ладони.
Ходына выглянул. Далеко внизу виднелась избёнка, лужок, на котором пасся конь, далее тянулся глубокий овраг, за ним на холме густела небольшая берёзовая роща, а ещё дальше поблёскивало под лучами солнца маленькое озерцо, то самое, которое они объезжали вчера. Вон и старый поваленный дуб на берегу, и сосны.
«Неужто столь близко се?! А вроде далеко казалось. Али впрямь конь жильё почуял и кружил окрест?» – подумал с удивлением Ходына.
Из дупла видно было, как стадо диких кабанов промчало близ озера, как лосиха с лосёнком пришли к берегу на водопой; наконец, как что-то серое метнулось
