Перо динозавра - Сиссель-Йо Газан

— Никогда больше не ждите меня ни в каком такси! — крикнул Клайв прямо в удивленное лицо Майкла. Майкл опустил телефон.

— Перестаньте, Клайв, — тихо сказал он. — Садитесь.

Он что, не слышит, что ему говорят? Никогда больше! Клайв ясно сказал. После чего он демонстративно направился через парковку в сторону метро. Не оборачиваясь.

Клайв вышел из метро на станции Нёррепорт и пошел по улице. Он доверял Майклу. Всему, что Майкл знал, его научил он. Если бы не Клайв, Майкл стал бы заурядным ученым с никому не нужным представлением об эволюции птиц. Он ничем не лучше Джека, подумал вдруг Клайв. Едва ли не самое важное в жизни — это умение стоять на своем. Невзирая на штормы, голод и пытки. Иначе ты не настоящий ученый, а любитель. Джек и Майкл — любители, они сделаны из совсем другого теста, чем он сам. И даже если это будет его последнее дело в жизни, он будет стоять на своем. Если честно, именно за это он уважал Хелланда и Тюбьерга. Их много в чем можно упрекнуть, но они отстаивали свою позицию и боролись за нее — точь-в-точь как он сам. Это единственный верный путь. У тебя есть позиция, пока ты не занял новую, — что за чушь! Поэтому он не поверил этой проклятой девчонке, Тюбьерг никогда в жизни не признал бы, что ошибался, иначе он никогда бы не стал тем, кем стал! Клайв узнавал в нем своего отца. Кость. Ха. Это просто смешно.

Он зашел в Круглую башню, которая вдруг оказалась у него по левую руку. Поднимаясь по каменной, с почти полным отсутствием ступенек, гладкой спирали, он внезапно споткнулся и приземлился на колени. Клайв громко выругался, будучи уверенным, что вокруг никого нет, но молодой человек, спускавшийся ему навстречу, смущенно остановился, и тут терпение Клайва лопнуло, и он наорал на него. Молодой человек отшатнулся, хотел что-то сказать, но в конце концов ушел.

Клайв остался один. Что происходит? Когда-то, давным-давно, он был молод, светило солнце, и стоило ему перегнуться через письменный стол и выглянуть в сад, как он мог увидеть там Кэй, которая сидела на солнце в широкополой шляпе, и детей, которые плескались в бассейне, визжали и пили лимонад через соломинку. Когда-то при его появлении на работе наступала благоговейная тишина, когда-то Майклу было двадцать два года, он был зеленый, как свежевылупившийся кузнечик, и вне себя от счастья, что ему обещали место дипломника через два лета, и переполненный благодарностью за то, что в ожидании этого ему разрешили переписывать начисто конспекты лекций Клайва и оборачивать все его справочники в прозрачные пластиковые обложки. Когда-то его сыновья смотрели на него круглыми от обожания глазами, когда-то Джек его любил.

Холод поднялся в Клайве, и он встал с колен. Ему нужна Кэй. Без нее все это ни к чему.

Он позвонил ей из телефонного автомата. Вокруг пробирались сквозь темноту люди и шел легкий снег. Сердце Клайва грозило вот-вот схлопнуться. Трубку взяла Кэй. Не Том, не его жена. Кэй.

— Кэй, я тебя люблю, — прошептал он. — Я не хочу жить без тебя. Я не могу жить без тебя. Я изменюсь. Я никогда больше тебя не ударю. Я разберусь в своих отношениях с детьми. Прими меня обратно. Я буду стараться. Я обещаю, — Клайву тяжело было удерживать трубку, казалось, что ветер, который постоянно менял направление, дул теперь перпендикулярно его спине и той руке, которая держала трубку. Снизу тикала телефонная карточка. На том конце провода было тихо.

— Кэй?

— Перезвони мне вечером, дорогой, — вдруг мягко ответила она. — Я не могу сейчас разговаривать, я собираюсь уходить с Аннабель. Но вечером я буду… у нас дома. Так что позвони мне, — она положила трубку.

Торжество распирало грудь. Еще не поздно. Кэй его любит.

Клайв вернулся обратно в гостиницу. Майкл оставил три сообщения, и Клайв тоже оставил ему одно: он дурак, если не понимает, что ему говорят. Он поднялся в номер и включил компьютер, чтобы заказать билеты для Кэй. Она никогда не пересекала Атлантический океан и часто говорила, что хотела бы съездить в Париж. Клайв пригласит ее в Париж. В Париже сейчас шестнадцать градусов. По-осеннему свежо, но это совсем не тот сырой холод, которым пропитан копенгагенский воздух. Он проверил расписание самолетов и принялся считать. Можно вылететь из Ванкувера на следующий день в 13.20, через Сиэтл, в Лондон, оттуда прилететь в Копенгаген во вторник утром, в 6.20. Здесь Клайв встретит Кэй, и они вместе вылетят в Париж в 12.30. Он заплатил за билет кредитной карточкой. Почти две тысячи долларов в оба конца. Недешево, но он подумал, что не дарил Кэй подарка на серебряную свадьбу. Еще он подумал, что не хочет быть один. Он пытался дозвониться до нее у Франца, но никто не брал трубку. Ей наверняка нужно какое-то время, чтобы собраться. Скоро Клайв заснул и спал тяжелым чугунным сном, всплывая на поверхность только пару раз, когда телефон в номере резко трезвонил, но тут же погружаясь обратно в сон, как только он замолкал. Сначала ему снились Хелланд, Кэй, мальчики, Майкл и Тюбьерг. Все они перед ним извинялись. Потом сон перескочил на другую тему, и ему стал сниться Джек, который стоял совсем рядом и что-то говорил, улыбаясь. Клайв не слышал, что именно, потому что играла музыка. Он услышал свой собственный голос, услышал, как просит Джека повторить то, что тот только что сказал, и Джек исполнил просьбу, но Клайв снова ничего не расслышал. Вдруг Клайв понял, что у Джека детское лицо. Он был высоким, как взрослый мужчина, одетым в костюмные брюки и тонкий вязаный свитер, но с лицом мальчика. Резко выдающаяся верхняя губа, взгляд, полный детского обожания. У Клайва стучало в паху. Джек улыбался, и все казалось таким правильным. «Давай», — сказал вдруг Джек. Музыка стихла. Было совсем тихо. Потом Клайв встал на колени перед Джеком и осторожно спустил его брюки на узкие бедра.

Клайв проснулся как от толчка, и сел в постели. Пот катился с него градом, он резко вытерся полотенцем, подтер влажные пятна на простыне. На ночном столике медно-зеленым светом мерцали часы. Ему скоро позвонят и напомнят, что он должен перезвонить Кэй. Он принял душ, вернулся в комнату, сел на чистый и холодный стул возле телефона и позвонил Кэй. Она взяла трубку после четырех гудков.

— Привет, — мягко сказала она. — Как хорошо, что ты позвонил.

Клайв выдохнул с облегчением. Он не хотел быть один.

— Знаешь, что ты делаешь завтра? — спросил он.

— Сижу с Аннабель, у нее ангина, — ответила Кэй.

— Нет, ты летишь в Париж!

— В Париж?

— Да. Я уже купил билет. Проверь почту, я тебе его переслал. Ты вылетаешь завтра в 13.25 из Ванкувера, через Сиэтл, в Лондон и оттуда в Копенгаген. Здесь я встречу тебя в аэропорту, и мы вместе полетим в Париж.

На другом конце трубки стало тихо.

— Я не могу.

— В смысле? — изумленно спросил Клайв.

— Я не могу. У меня на завтра другие планы.

— Да, но я уже купил билет, — сказал Клайв.

— Ты должен был сначала спросить меня.

— Ты не можешь отменить свои дела? Что это за дела вообще? Посидеть с Аннабель ты сможешь и в другой раз.

В трубке опять было тихо.

— Кэй? — сказал он.

— Я не хочу, — тихо сказала Кэй. — Ты должен был сначала спросить меня. Я очень хочу в Париж, но мне нужно сидеть с Аннабель. Для меня это важно. Она ждет и радуется. Ты должен был сначала спросить.

Когда они закончили разговор, Клайв сел на кровать, и все вокруг него стало белым.

Глава 15

В 1970 году родители Сёрена, Петер и Кристине, сняли дачу на берегу Северного моря. Сёрен вдруг вспомнил тот дом. Деревянный, светло-голубой, стоящий в углу огромного участка, обсаженного высокими деревьями. Чуть поодаль были пляж и рыбацкий поселок. Авария произошла спустя неделю после начала отпуска. Отец Сёрена как раз ремонтировал машину и снял с нее все — номера, бампер, глушитель. Солнце начало вдруг припекать так сильно, что без мороженого было не обойтись. До магазина было всего четыре километра по небольшой проселочной дороге, и они поехали на машине, поскольку мама Сёрена тоже хотела с ними, а ехать на велосипеде она не могла, потому что скоро должна была родить Сёрену младшего брата или сестру. Большую дорогу им нужно было пересечь только в одном месте. Какие тут могут быть проблемы?

Машина столкнулась с грузовиком и сложилась как жестянка. Сёрен не погиб. Он сильно разбил лицо, сломал несколько ребер, получил сотрясение мозга, и у спасателей ушел час на то, чтобы вырезать его из машины. Он ничего не помнил. Ни капли пота, которая катилась по переносице одного из спасателей, ни внезапного запаха кофе, ни пшеничного поля, которое, должно быть, ходило желтыми волнами в летней жаре. Ничего. Темнота. Его родители сидели на переднем сиденье. Вся передняя часть машины была вдавлена внутрь.

В больнице никак не могли выяснить, кто Сёрен такой и где искать его родственников.

Врачи и медсестры спрашивали его снова и снова, кто он и откуда, но он ничего не отвечал. Он пролежал в больнице почти трое суток, не произнеся ни звука. Случилось что-то ужасное, он был один, ему было пять лет. Нужно было молчать, сцепив зубы. Кнуд и Эльвира тоже не пришли. Никто его не любит.