Дуэль Пушкина. Реконструкция трагедии - Руслан Григорьевич Скрынников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Важнейшей вехой в ходе расследования стал визит поэта к Михаилу Яковлеву 8 ноября. Лицейский товарищ Пушкина служил под начальством Сперанского и был директором типографии II Отделения собственной его величества канцелярии. При печатании «Пугачёва» Яковлев помог другу в выборе бумаги, шрифтов и пр. Обследовав экземпляр пасквиля, принесённый поэтом, «Паяс» (лицейское прозвище Яковлева) высказал мнение, что бумага, использованная при изготовлении «диплома», «иностранная и, по высокой пошлине, наложенной на такую бумагу, должна принадлежать какому-нибудь посольству»1054.
Пушкин надеялся, что сведения Яковлева помогут ему напасть на след мистификатора. В письме к Бенкендорфу от 16–21 ноября 1836 г. поэт писал: «По виду бумаги, по слогу письма, по тому, как оно было составлено, я с первой же минуты понял, что оно исходит от иностранца, от человека высшего света, от дипломата»1055.
Поэт не мог назвать имя сочинителя пасквиля, но верно определил направление поисков. Следы интриги вели к дипломатам, т. е. лицам, связанным с Министерством иностранных дел, в котором служил Пушкин.
Расследование вступило в решающую фазу после того, как в руки Пушкина попала переписка его жены с Дантесом.
Поручик писал «дипломатическую ноту» Наталье в доме у посла, а значит, на его бумаге. Заполучив в свои руки образец бумаги, использованной Геккернами, и сравнив его с пасквилем, Пушкин сделал вывод о том, что автором «диплома» Рогоносцев был посол.
14 ноября Пушкин прибежал к княгине В.Ф. Вяземской с сообщением: «Я знаю автора анонимных писем»1056. Как видно, он был целиком захвачен только что сделанным открытием.
О своих наблюдениях Пушкин рассказал не только Вяземской, но и жене. Ей трудно было понять, как министр, доверительно беседовавший с ней о её романе с сыном, мог написать позорящий её «диплом» Рогоносца. Аргументы насчёт авторства барона убедили её. У Натальи отныне не было причин щадить посла, и она рассказала мужу о сводничестве Геккерна.
Жорж Дантес счёл поступок Натальи – «признание в письмах» – безумием. Но в её действиях был известный расчёт. Принципиальное согласие Пушкина на мир породили у Натали уверенность, что угроза дуэли миновала. Топор, висевший над её головой, исчез, и она заговорила. Разоблачение посла должно было смягчить вину молодого человека и заставить Пушкина обратить всю ярость против его отца.
Следуя строго установленным фактам, можно определить основные вехи дуэльной истории.
Не позднее 13–14 ноября Наталья узнала о согласии Пушкина примириться с Дантесом и предстоящей помолвке Екатерины, после чего она предъявила мужу письма поручика.
Благодаря Катерине Геккерн узнал о случившемся немедленно и тотчас написал записку сыну. Кавалергард заступил на дежурство 14 ноября и освободился 15 ноября в полдень1057. Будучи на службе, он получил от отца известие, что Пушкина «призналась в письмах». Оценив важность сообщения, поручик тут же написал письмо отцу. Содержание письма Дантеса и данные о его дежурствах позволяют пересмотреть традиционную датировку – 6 ноября – и отнести его к 14 ноября.
Кавалергард получил записку барона поздно вечером и просил отца не медлить с ответом: «Записку пришли завтра, чтоб знать, не случилось ли чего нового за ночь»1058.
В этот день поэт закончил расследование о пасквиле, а два дня спустя взялся за составление гневного письма Геккерну. В письме от 16–21 ноября значилось: «Вы… отечески сводничали… Подобно бесстыжей старухе вы подстерегали мою жену по всем углам, чтобы говорить о вашем сыне… вы говорили, бесчестный вы человек, что он умирает от любви к ней» и пр.1059Письмо было бранным. Но в словах о сводничестве барона чувства возмущения и гнева звучали с наибольшей силой.
Поэт был потрясён открывшейся перед ним картиной. В течение недели он видел перед собой старика, убитого горем, толкующего о добродетелях сына. Теперь с лица барона спала маска. Пушкин не причинил вельможе никакого зла. Тем более поразило поэта «подлое и беспричинное оскорбление».
Так как посол Геккерн обладал дипломатическим иммунитетом, его нельзя было вызвать на дуэль. Для отмщения не было иного средства, кроме публичного разоблачения.
С января 1836 г. Натали и Жорж обменивались на словах самыми пылкими любовными признаниями. Так или иначе, эти признания должны были отразиться в их переписке. Пушкин впервые получил более точное представление о романе жены. Понадобилось всё великодушие, всё благородство души поэта, чтобы понять и вновь простить молодую женщину. Перед самой смертью поэт сжёг какие-то бумаги. Видимо, среди прочих бумаг он уничтожил злополучные письма Дантеса.
Даже близкие люди выражали удивление, с какой охотой Пушкин рассказывал «новеллы» о Дантесе и Катерине. Они не понимали того, что Пушкин смеялся не над чувствами Катерины и её жениха, а над плутовством своих обидчиков. Мистификация Геккернов грозила превратить трагедию любви в пошлый фарс. В этом фарсе поэту была отведена строго определённая роль ревнивца и глупца. Пушкин понял это раньше всех и не дал сделать из себя посмешище.
Пушкин постарался возможно более точно описать перемены в чувствах жены, происшедшие после сватовства Дантеса к Катерине. В ноябрьском письме Геккерну он писал: «…я заставил вашего сына играть роль столь потешную и жалкую, что моя жена, удивлённая такой пошлостью, не могла удержаться от смеха» и её чувство «угасло в отвращении самом спокойном и вполне заслуженном». В январском письме 1837 г. тому же адресату поэт усилил выражения: «моя жена, удивлённая такой трусостью и пошлостью, не могла удержаться от смеха», её чувство «угасло в презрении самом спокойном и отвращении, вполне заслуженном»1060. Натали была оскорблена и унижена сначала сватовством поручика к Марии Барятинской, а затем его помолвкой с Екатериной Гончаровой.
Характерная деталь: и Пушкин, и Дантес отметили, что Натали была в состоянии спокойствия. Однако они по-разному интерпретировали этот факт. Пушкин увидел «спокойное отвращение» или «спокойное презрение» (к Жоржу). Дантес писал (вероятно, со слов Катерины) о «спокойствии» женщины.
В облике Натали были черты, пугавшие её близких. При первом же знакомстве с Натали умная Долли Фикельмон заметила на прекрасном её лице «меланхолическое и тихое выражение, похожее на предчувствие несчастья». Тут было нечто большее, нежели мимолётный эмоциональный всплеск. После трёх лет близкого знакомства внучка Кутузова вновь писала: «Жена хороша, хороша, хороша! Но страдальческое выражение её лба заставляет меня трепетать за её будущность»1061.
Пушкин обладал редкой впечатлительностью. Можно представить, какие мучения причинила ему исповедь жены. Но он скрыл от Жуковского и прочих
