Лондонские поля - Мартин Эмис

— Как ты? Нормально?

Ухмыляющееся лицо Кита выглядело разгоряченным и распухшим, а одно из ушей было ошеломляюще алым, с начатками разрыва возле мочки. Пятно крови на волосах успело засохнуть, а потом, под дождем, отмокнуть снова. Он то и дело поглядывал на средний палец своей правой руки, словно на нем было кольцо. Но там ничего не было.

— А, так, куча всякой фигни. Вообще-то они чудные парни. Теперь все забыто. Все — давно и неправда.

Его одежда так и курилась, исходя паром. Но и у Гая тоже. В «Голгофе» все курили, и одежда у всех курилась тоже. Так происходит, если на воду воздействовать теплом; а вот дождь, льющийся и льющийся на Лондон, исходил паром по одному ему ведомым причинам.

Быстро опрокинув несколько стаканчиков, Кит заявил:

— Нынче устрою себе хорошенький пир. С Дебби Кенсит. Дебби — она для меня совершенно особенная. Понимаешь, о чем это я? Еще не совсем созрела. Чиста как снег. Добрая старая любовь. Не что-нибудь. Ничего грязного. Ни в коем разе.

— Грязного? — переспросил Гай.

— Ну. Ты ведь знаешь. Типа всяких там извращений. Видал, небось, а?..

Гай тотчас поднес указательный палец к брови.

— Да никогда.

— Не понимаю я тебя, Гай Клинч. Не понимаю, и все. Знаешь, что она мне на днях сказала? Кит, говорит. Ну, говорю ей. А она опять — Кит. Я тогда ей — ладно, не хочешь говорить, ну и не говори. А она — Кит, знаешь, нет ничего на свете — ну, ничего такого нет, чего бы я не сделала, если б оказалась под одеялом с таким вот, как он, парнем… То-то же. Вот как она сказала.

Гай неотрывно смотрел на него, не в силах поверить тому, что слышит, и совершенно ошеломленный.

— Погоди-ка, постой… Она… сказала тебе…

— Ну, или что-то в этом роде, — быстро ответил Кит. — Точно-точно. Не туда, брат, глядишь. Она говорила не так. Нет, ясное дело. Не в таких словах.

— Так что же она в таком случае сказала?

— Ну, это было что-то вроде стишка или чего-то такого, — сказал Кит с чем-то таким в голосе, что не могло не быть принято за откровенное отвращение. — Боже! Да откуда мне знать. А? Я же просто подонок. Ну, давай же. Скажи. Я — просто голимый мудак, плесень.

— Ты вовсе не…

— О боже! Ну, прости, дружище. Нет-нет. Этого я не выдержу. Я вот пришел сюда… Расслабься. Давай выпьем. Попробуй двух людей свести в суровом этом мире…

— Кит…

— Не ждал я такого от тебя, Гай. Разочаровал ты меня, дружище. Крепко разочаровал.

— Кит, да что ты, я не то имел в виду. Ну, посмотри на меня. Я прошу прощения, серьезно.

— Ладно… И слушай: я вовсе не собирался бросить на нее тень. Ни на кого не собирался.

— Ну конечно, Кит. О чем речь.

— Ладно, забудем. Все в кайф. Ясен пень. Я рад, что мы… Потому как ты и я, мы…

Гай неожиданно почувствовал, что Кит может вот-вот расплакаться. Он так яростно налегал на свое «порно». Что-то еще подсказывало Гаю, что и слово «любовь» было бы здесь не совсем некстати.

— Потому как ты и я, мы… мы должны друг о друге заботиться. Мы ведь оба этим повязаны.

— Чем повязаны? — беспечно спросил Гай.

— Жизнью. Этой жизнью, — сказал Кит.

Оба они одновременно выпрямились на своих стульях и прокашлялись.

— Я что-то не видел тебя там в ту субботу?

— А ты там был, да?

— Так ты не приходил?..

— Нет, не смог. И как там все прошло?

Кит приопустил голову и исподлобья уставился на Гая с видом бесконечной снисходительности:

— Совершенно очевидно, что все зрители до смерти хотели проверить этого нового легионера с северной границы, Джона Трексила. Как двадцатитрехлетний футболист осуществит переход из Айброкс-парка на Лофтус-роуд? Будучи одним из самых дорогих в нынешней эре приобретений «Рейнджеров» — едва ли не миллион! — юный шотландец ни в коей мере не собирался разочаровать публику…

Двенадцатью часами позже Гай спустился по лестнице своего дома на Лэнсдаун-креснт, неся поднос с завтраком и напевая: «Мальчик резвый, кудрявый, влюбленный…»[70] У дверей главной гостиной он остановился и умолк. Прикинув, что к чему, он понял, что Хоуп докучливо интервьюирует новую няню. Некоторое время Гай послушал, как она, подобно фокуснику, оперирует большими денежными суммами. Опросы нянь были для Хоуп вполне будничной, постоянной заботой. Уже через неделю после рождения Мармадюка в «Леди» начало из номера в номер повторяться одно и то же объявление… Пройдя на кухню, Гай поприветствовал горничную, служанку, сиделку, двух пожилых декораторов (что-то с карнизами?) и увольняемую няню (Каролину, кажется?), которая не таясь пила кулинарный херес и глубоко дышала, в изумлении глядя в окно. Ослепительно освещенный низким солнцем, ближний угол помещения все еще был завален грудой переломанных игрушек. Оба монитора слежения были выключены, но внимание Гая привлек стоящий на столе портативный интерком. Было ясно, что трубка его находится в комнате наверху: в динамиках слышался голос Мармадюка. По всей видимости, он был совершенным паинькой, как часто бывало при смене нянь. Внимая ему сейчас, посторонний решил бы, что в последние несколько минут ребенка всего-навсего жестоко и умело избивали. Внезапно все в кухне вскрикнули от ужаса, услышав из комнаты наверху сокрушительный грохот.

— Нет, Мельба, нет, — сказал Гай, останавливая служанку, когда она отправилась за пылесосом под лестницей. — Я сам этим займусь.

Так, теперь предстать перед новой няней: предстать перед ней с нормальной улыбкой. Ведешь себя так, словно это все, чего только могут ждать няни; словно все нормально.

— Мельба! — вопила Хоуп, когда Гай, с насадкой и пылесосом в руках, спотыкаясь вбежал в комнату. Мармадюк каким-то образом умудрился опрокинуть настенное, в полный рост, зеркало восемнадцатого века, а теперь отважно рвался вперед, чтобы броситься в его осколки. Его удерживала Хоуп. Между ногами ребенка запутался и опасно натянулся шнур от лампы. Гай уставился в Kristallnacht[71] искрящегося стекла.

— Мельба! — возопил Гай.

Через несколько минут Гай помог Мельбе наполнить хрустящий мусоросборник. Он поднялся с колен, отряхнулся — ох, черт! — и обернулся как раз тогда, когда Хоуп говорила:

— …вот такой вот он неуравновешенный. Милый, ну перестань. Перестань, прошу тебя. Это мой муж, мистер Клинч, а как, простите, вы сказали, вас зовут?

— Энола. Энола Гей.

Возлюбленную, конечно, ищешь повсюду, в проезжающих мимо автомобилях, за витринами — даже в самолете у себя над головой, в этом небесном распятии. Всегда хочется, чтобы возлюбленная была там, где бы то ни было. Она — предмет твоих самых настойчивых поисков, и ты ищешь ее, не зная сна, каждую ночь, в собственных грезах… Гай почувствовал и панику, и наслаждение: она была здесь, она была рядом, и какой же нежной выглядела она в своем розовом одеянии. Подчиняясь счастливому наитию, Гай подошел к жене, чтобы поцеловать ее, пожелав доброго утра. Какие бы другие последствия ни имел этот поцелуй, он вполне предсказуемо вызвал нападение со стороны Мармадюка. Отпущенный на мгновение, ребенок немного прошелся по комнате, увидел эту ласку и бросился обратно, чтобы ее прекратить. Благодаря этому Гай был занят, пытаясь прижать Мармадюка к полу, а Хоуп тем временем говорила:

— Думаю, вы согласитесь, что плата чрезвычайно щедрая. Никогда не слышала, чтобы кто-то назначал плату, хоть отдаленно приближающуюся к этой. Носить можете все, что вам заблагорассудится. Большую часть дня вы можете рассчитывать на поддержку со стороны Мельбы, Феникс и кого угодно. Можете пользоваться машиной. Если захотите поработать в любую из суббот, то плата будет двойной, а за воскресенья — тройной. Питаться можете здесь. Можете сюда переехать. Собственно…

Постучавшись, в дверь снова вошла Мельба. За спиной у нее зловеще маячили трое то ли строителей, то ли садовников.

— Простите, я на минутку, — сказала Хоуп.

Что же дальше? Под злобным приглядом Мармадюка Гай и Николь уселись лицом друг к другу на диванах, стоявших у противоположных стен. Между ними было метра три. Гай не мог с ней говорить; он вновь обнаружил, что не в состоянии даже смотреть на нее.

Но Мармадюк чувствовал себя совершенно иначе. Он выскользнул из отцовской хватки, засунул руки в карманы и стал бочком подбираться к Николь по ковру. Его хлебом было не корми, дай только испробовать новую няню — прощупать ее сиськи и все слабые места.

— Ну, здравствуй, — услышал он ее слова. — А ты нахальный ребеночек, так ведь? Гай, мне так неловко. Надеялась, что тебя здесь не будет. Я просто должна была это сделать — должна была все увидеть своими глазами. Ой! Это, доложу я, щипок. Я получила твое сообщение и почувствовала себя так… понимаю. Что ж, посмотрим еще, чья возьмет, юноша. Ведь это игра для двоих. Приходи ко мне сегодня. Обязательно. Игра в Щипки — вот как она называется.