Осажденный Севастополь - Михаил Филиппов

— Ну, третью для компании! Бог любит троицу!

— А знаете, господа, — говорил один из офицеров, — я слышал, тут водятся фазаны. Если бы не это проклятое секретное движение, отлично бы поохотиться! А теперь, того и гляди, приедет какое-нибудь начальство и придерется к тому, что мы здесь завтракаем.

— Что же, вы думаете, запах нашего завтрака привлечет французов? сказал другой.

— Еще бы! Они, я думаю, голодны как волки. У нас казаки поймали татарина, который перебежал было к союзникам. Говорят, у них насчет запасов — швах!

— Будут, подлецы, мародерничать!

— Да, слышали вы, господа, какая ночью была история? — сказал один из офицеров.

— А что такое? — спросили хором несколько голосов.

— Да вот что: мне рассказывал об этом приезжавший не знаю зачем полковой адъютант, кажется, Тарутинского полка. Слушайте, господа, это интересно!

Офицеры столпились вокруг рассказчика.

— Видите ли, дело было минувшей ночью. Один из батальонов расположился в кустах. Солдаты спали спокойно. Кругом — тишь, только слышалась трескотня кузнечиков. Вдруг на правой стороне дороги, подле речки, раздался стон или вопль. Некоторые из солдат проснулись и стали вслушиваться. Потом проснулись и офицеры. Все недоумевали. Один солдатик пошел в кусты, заметил казака, который пробирался к Инкерманскому мосту. Казак удивился, увидев своего, и говорит: убирайтесь поскорее, наши отступили, я искал своих товарищей и, пробираясь по-за хатами, видел французов. Солдат, услышав это, бежит прямо к батальонному и говорит: так и так, ваше высокоблагородие…

— Постойте, каким образом могли французы очутиться там так скоро? спросил другой офицер и, указав тихонько на капитана Кузовлева, шепнул: — А ведь наш капитан того!

Вдруг один из пластунов что-то крикнул, затем прислуга, бывшая у парковых и офицерских повозок, засуетилась. Офицеры также повскакивали и схватились за ружья. Кто-то приказал: "Растолкать спящих!!!" "Разбирай ружья, стройся!" — кричал другой. Капитан Кузовлев также встал и, промычав что-то, пробовал идти, но его ноги выводили какие-то замысловатые фигуры. Произошел общий переполох. Внезапно из лесной чащи вынырнули как привидения английские гусары и еще какие-то солдаты в громадных медвежьих шапках.

— Неприятель, неприятель! — кричали застигнутые врасплох офицеры и бросились к своим повозкам. Молоденький гусарик, не помня себя от страха, вскочил в первую попавшуюся повозку, запряженную тройкой, и велел сидевшему в ней солдату лупить во весь дух.

Подоспевшая английская артиллерия пустила ядро, раздробившее одну повозку. Англичане, бросившиеся значительной толпой на повозки, рубили безоружную прислугу и грабили офицерское добро. Пластуны начали стрелять, но, видя, что неприятель слишком силен, рассыпались в кустах. Один только капитан Ку-зовлев, чувствуя, что ноги ему не повинуются, покорился своей участи и сел на траве, ожидая англичан, которые с торжеством подхватили его и повели к лорду Раглану, бывшему шагах в ста от этого места. Лорд Раглан, весьма довольный тем, что удалось взять в плен русского офицера, обратился к капитану на французском языке: кто он и с какой частью войск они имели дело? Но как только державшие капитана под руки английские гусары отпустили его, Кузовлев вновь почувствовал трудность соблюдать равновесие, пройдя несколько шагов, по-русски выругался и сейчас вслед за тем объяснил по-русски, же лорду Раглану, что любит его от всей души как честный офицер.

Лорд Раглан, уважавший в каждом офицере, хотя бы и неприятельском, прежде всего джентльмена, не вынес этого зрелища, с негодованием отвернулся и отъехал прочь.

Между тем молоденький гусарик мчался во весь дух в своей повозке. За ним по следам лупила повозка командира веймарских гусар, и вскоре их нагнала дюжина гусар, мчавшихся марш-маршем. Другие повозки частью попали в руки неприятеля, частью были раздроблены в щепы ядрами, а некоторые просто покатились с горы в овраг вместе с лошадьми. Гусарик с несколькими скакавшими за ним верховыми был впереди всех, доехал до реки и, не долго думая, пустился через реку, где, по счастью, оказалось лошадям только по брюхо, потом въехал на бугор и, промчавшись таким образом по горам и по долам, очутился как раз на холме, где была раскинута палатка князя Меншикова. Не замечая этого, гусарик мчался дальше, и его едва остановили. Он был сильно испуган и дико озирался по сторонам. Убедившись наконец, что он среди своих, гусарик радостно вскрикнул:

— Ну, слава Богу! Ускакал! Ах какая лихая тройка! Уж я думал, генеральские отстанут… А там остальные все пропали, людей порубили, повозки поломали.

Князь насилу добился, в чем дело, и велел Панаеву расспросить гусарика подробно.

— Что же с парком? — спросил Панаев, когда юный корнет несколько пришел в себя.

— А, право, не знаю… Мы сделали привал. Со мной — двенадцать гусаррв. Вдруг на нас бросаются французы или англичане — не знаю, в больших медвежьих шапках. Мы скорей скакать! Наткнулись на парк. Туда-сюда, насилу выбрались. Парковые повозки пошвыряли с дороги. Едва я спас две офицерские повозки…

— Чьи?

— Одна — полкового командира, другая — моя. Да и славные же лошади!

— Что же ваши гусары?

— Все со мной пришли.

— Много ли на вас напало? — спросил Меншиков, хмуря брови.

— А, право, не знаю, ваша светлость, кажется, и не много.

— Что же ваше прикрытие? С вами были и два орудия.

— Да я и не догадался…

— Ступайте к себе в полк! — сказал князь.

В это время прискакал и гигант кучер из гусарского обоза. Это был мужик-бородач атлетического телосложения. Соскочив с лошади, которая едва выносила бремя такого седока, кучер стал отвечать на допрос князя.

— Ну добра лошадь! — сказал он для начала. — Слава Богу, ускакал, а кабы да на пристяжной, так нет! Там и осталась, сердешная. Ну уж страсти! Насмотрелся! Во шапки! (Он показал величиною чуть не в сажень.)

— Многих убили? — спросил князь.

— Страсти Господни! Как секнет — с Терешки башка долой. Секнет — Степан покатился. Никому нет пардону! Вижу, неладно. Я с возу, хвать за оглоблю, оглоблю-то перешиб, лошадь и выскочила. Я на нее как сигну и да как припущу! А ён за мной пушкой: "буц! буц! буц!" Да, видно, мимо.

— Что же парк?

— Да, я чай, никто не выскочил! Они пардону не дадут.

— Как же это ты, братец, оглоблю переломил? — сказал князь. — Стало быть, есть у тебя сила?

— Да есть-таки дарование! Сгоряча я хватил: когда тут, думаю, рассуждать! Напер на оглоблю, она и треснула.

— А что, взять бы тебе оглоблю да отлущить француза? — сказал Панаев.