Том 4. Сашка Жегулев. Рассказы и пьесы 1911-1913 - Леонид Андреев

— Не пойдешь ли ты к попу? Он отпустит тебе грехи.

— Молчать! — ревет Хаггарт и хватается за пистолет.

Молчание. Буря крепнет. Хаггарт возбужденно шагает, натыкаясь на стены. Отрывисто бормочет что-то. Вдруг хватает парус и яростно срывает его, впуская соленый ветер. Плошка почти гаснет и пламя в камине мечется дико — как Хаггарт.

— Зачем ты запер ветер? Теперь так, теперь хорошо — иди сюда.

— Ты был грозою морей! — говорит матрос.

— Да. Я был грозою морей.

— Ты был грозою берегов! Твое славное имя гремело, как прибой, по всем побережьям, где живут только люди. Они видели тебя во сне. Когда они думали об океане, они думали о тебе. Когда они слышали бурю, они слышали тебя, Нони!

— Я жег их города. Подо мною колышется палуба, Хорре. Подо мною колышется палуба!

Радостно смеется, безумно.

— Ты топил их корабли. Ты пустил на дно англичанина, который гнался за тобой.

— У него на десять пушек было больше, чем у меня.

— И ты зажег и потопил его. Помнишь, Нони, как смеялся тогда ветер? Ночь была черна как сегодня, а ты сделал из нее день, Нони. Нас качало огненное море.

Хаггарт стоит бледный, с закрытыми глазами. И вдруг кричит повелительно:

— Боцман!

— Есть, — вскакивает Хорре.

— Свисти всех наверх.

— Есть.

Резкий боцманской свисток острыми лучами пронизывает ночь. Все оживает и становится похоже на палубу корабля. Волны кричат человеческими голосами; и в полузабытьи, страстный и гневный, командует Хаггарт.

— На ванты! — Взять лиселя. — Носовые готовься! — Цель в снасти, я не хочу топить его сразу. Направо руля, ложись на бейдевинд. Вторые готовься… А, огонь! А, ты уже горишь! На абордаж! Готовь крючья.

И безумно мечется Хорре, выполняя безумные приказания.

— Есть. Есть.

— Смелее, дети. Не бойтесь слезть! Эй, кто плачет там? Не смей же плакат, когда умираешь, я на огне высушу твои подлые глаза. Огонь! Везде огонь, Хорре-матрос! Я умираю. Они влили мне в грудь расплавленную смолу. Ой, жжет!

— Не плошай, Нони. Не плошай! Вспомни отца. Бей их в лоб, Нони!

— Я не могу, Хорре. Силы оставили меня. Где моя сила?

— Бей их в лоб, Нони. Бей их в лоб!

— Возьми нож, Хорре, и вырежь мне сердце. Корабля нет, Хорре, — нет ничего. Вырежь мне сердце, товарищ, предателя выбрось из моей груди.

— Я хочу еще играть, Нони. Бей их в лоб!

— Корабля нет, Хорре, ничего нет, все обман. Я хочу пить.

Берет бутылку и хохочет:

— Смотри, матрос: тут заперты и ветер, и буря; и ты, и я. Все обман, Хорре!

— Я хочу играть.

— Тут заперта моя тоска. Смотри! В зеленом стакане, как вода, но это не вода. Будем пить, Хорре, там на донышке я вижу мой смех и твою песню. Корабля нет и нет ничего… Кто идет?

Быстро схватывает оружие. Камин горит слабо, мечутся тени — но две из теней темнее других и идут. Хорре кричит:

— Стой!

Отвечает мужской голос, тяжелый и густой:

— Тише! Оставь оружие. Я здешний аббат.

— Стреляй, Нони, стреляй! За тобой пришли.

— Я пришел помочь вам. Оставь же нож, глупец, а то я без ножа переломаю тебе все кости. Трус, испугался женщины и попа!

Хаггарт кладет пистолет и говорит насмешливо:

— Женщина и поп!

— А разве есть что-нибудь еще страшнее?

— Извините моего матроса, господин аббат, он пьян, а пьяный он очень неосторожен и может зарезать вас. Хорре, не верти ножом.

— Он пришел за тобою, Нони.

Аббат. Я пришел, чтобы предупредить вас: башня может упасть. Уходите отсюда!

Хаггарт. Ты что прячешься, девушка? Я помню как тебя зовут: тебя зовут Мариетт.

Мариетт. Я не прячусь, и я помню как вас зовут: вас зовут Хаггарт.

— Это ты привела его сюда?

— Я.

Хорре. Я говорил тебе, Нони, что они все предатели.

Хаггарт. Молчать.

Мариетт. У вас очень холодно, я подброшу сучьев в камин. Можно мне сделать это?

Хаггарт. Сделай.

Аббат. Башня вот-вот упадет. Часть стены уже обрушилась, под вами пустота. Послушай.

Стучит ногой по звонкому каменному полу.

— Куда же она упадет?

— В море, я думаю! Замок распадается на камни.

Хаггарт смеется:

— Слышишь, Хорре? Эта штука не так неподвижна, как тебе казалось: ходить она не умеет, но умеет падать. Сколько еще людей пришло с тобою, поп, и где ты их спрятал?

Мариетт. Мы пришли только двое, отец и я.

Аббат. А ты груб с попом, я этого не люблю!

Хаггарт. А ты пришел незваный, я этого тоже не люблю!

Аббат. Зачем ты привела меня сюда, Мариетт? Идем.

Хаггарт говорит насмешливо:

— А нас вы оставляете для гибели? Это не по-христиански, христианин.

— Я хоть и поп, но плохой христианин и Господу Богу известно об этом, — гневно говорит аббат. — И спасать такого грубого негодяя у меня нет охоты. Идем же, Мариетт.

Хорре. Капитан?

Хаггарт. Молчи, Хорре. Ты вот как говоришь, аббат… так ты не лжец?

— Пойдем со мною и увидишь.

— Куда же я пойду с тобою?

— Ко мне.

— К тебе? Ты слыхал, Хорре — к попу. А ты знаешь, кого ты зовешь к себе?

— Нет, не знаю. Но я вижу, что ты молод и силен, я вижу, что лицо твое хоть и мрачно, но красиво, и я думаю, что ты можешь быть работником не хуже, чем другие.

— Работником? Хорре, ты слыхал, что сказал поп?

Оба хохочут. Аббат говорит гневно:

— Вы оба пьяны.

Хаггарт. Да, немного! Но трезвый я смеялся бы еще больше.

Мариетт. Не смейся, Хаггарт.

Хаггарт гневно:

— Я не люблю лживых поповских языков, Мариетт, смазанных сверху правдой, как приманка для мух. Уводи его и уходи сама, девушка: я забыл как тебя зовут!

Садится и угрюмо смотрит перед собою. Брови сдвинуты и тяжко давит руку опущенная голова крутой и крепкий подбородок.

— Он тебя не знает, отец! Скажи ему о себе. Ты так хорошо говоришь, если захочешь — он поверит, отец. Хаггарт!

Молчит Хаггарт.

— Нони! Капитан!

Тоже молчание. Хорре шепчет таинственно:

— У него тоска. Скажи попу, девица, у него тоска.

Снова грохот обвала. Точно руками всплескивают волны, встречая упавший камень и смеются визгливо и плеско. Все, кроме Хаггарта, вздрагивают и смотрят в окно. Аббат густо откашливается.

— Вот так и вышло дело — послушай-ка ты, голова, как вышло дело! Она говорит, что ты меня еще не знаешь. Я и говорю ему: это моя дочь! А он и говорить: как! ты поп, у тебя не может быть дочери.

Мариетт. Это папа из Рима так сказал.

Аббат. Да, папа. Как же не может, когда есть? Раз!

— Раз! — поддерживает Хорре, глядя на Хаггарта.

— Ты, рожа, молчи, это я не для тебя говорю. Думаешь, он опомнился — нет. Вдруг присылает опять: молись по-латыни. А они не понимают. Два! Ну, Христос с тобой — это он так сказал, папа — молись хоть по-китайски, только своих молитв не сочиняй, нельзя. А какие же? А те, которые ты учил. А я их забыл. Выучи опять! Это он говорит…

Мариетт. Папа…

Аббат. Да, папа. А я говорю: не хочу выученных молитв, там не мои слова. Тут мы и начали проклинаться: он меня, а я его, он меня, а я его. Распроклялись совсем. Только как я его проклинал? О, ты еще не знаешь, какой я хитрый! Он меня по-латыни, да и я его — по-латыни. А то скажет: не слышу!

Хохочет, потом откашливается густо:

— Поповское дело трудное, сынок. Это и она тебе скажет. Мариетт, скажи ему!

— Хаггарт! Ты слышишь, Хаггарт. Это я говорю, Мариетт.

Хаггарт поднимает голову и говорит почти бесстрастно:

— Посмотри на мое лицо, поп. Но не смейся, я не люблю, когда надо мною смеются. Видишь ли, поп: у меня было хорошее лицо. Оно было холодно и дышало ветром, как туча. Как вода, оно было горько-соленым и крепким, и чистым полюбить меня могла бы и чайка. А теперь смотри! — какое плохое лицо.

Мариетт. Нет.

Аббат. Молчи, Мариетт.

Хаггарт. Молчи, девушка! Оно отвратительно — или ты еще не видела мужского лица? Оно мягко и тепло, как стоячая лужа, оно пахнет тиною и землей, подернуто сном, как болото.

Хорре. Это от джина, мальчик. Я так думаю, что это от джина, Нони! Он неумеренно пьет, девица.

Хаггарт. Это очень страшно, что я скажу: однажды солнце зашло как всегда, и больше не встало. У вас это бывает на берегу? Если бывает, то вы должны знать, как это страшно.