Медвежатник - Евгений Сухов

— Не откажусь, у вас здесь очень мило. Если не думать о том, что после этого разговора жандармы могут закрутить руки за спину.

— Ха-ха, — искренне расхохотался генерал, — считайте, что я оценил ваш юмор. Вольдемар! — громко крикнул генерал. Когда адъютант, бесшумно распахнув дверь, предстал на пороге, генерал распорядился: — Будьте так любезны, приготовьте нам, пожалуйста, кофе. Мне покрепче.

— Слушаюсь, ваше сиятельство, — адъютант бесшумно исчез.

Через несколько минут он принес на подносе две дымящиеся чашки.

Генерал Аристов отхлебнул кофе и поставил чашку на место, звякнув донышком о фарфоровое блюдечко.

— Так на чем мы с вами остановились? Ах да! — Аристов внимательно посмотрел на Савелия. — Признаюсь, подозрения меня мучили до самого последнего дня. Но когда мне сообщили, что очередное ограбление банка произошло именно в то время, когда вы находились в театре, мои подозрения рассеялись. Ведь я лично могу подтвердить ваше алиби.

— Вот и хорошо, что все это выяснилось, — серьезно отвечал Савелий. — Нет ничего хуже следственной ошибки. У вас очень вкусный кофе, господин генерал. Так я могу идти?

— О да, конечно. Вас никто не задерживает. — Генерал поднялся со своего места и протянул на прощание руку. — У меня к вам есть еще одна небольшая просьба, — Аристов попридержал руку Савелия в своей.

Тот сдержанно улыбнулся:

— Разве возможно отказать генералу полиции!

Григорий Васильевич вышел из-за стола и, взяв гостя под локоток, проводил его до двери:

— А вы шутник. Мне всегда импонировали люди с чувством юмора. Передайте, пожалуйста, привет моему старому знакомому Парамону Мироновичу.

Взгляд у Аристова был пристальный, всепонимающий. Несмотря на добродушный вид и простоватую улыбку, застывшую на его губах, он напоминал волкодава, склонившегося над затаившимся кроликом. В эти минуты пес осознает себя едва ли не Богом, понимая, что одного движения лапой будет достаточно, чтобы вытряхнуть из крохотного тельца жизнь.

Савелий уверенно выдержал взгляд и беззаботно произнес:

— Не знаю такого, генерал! — И, взяв шляпу, лежавшую на самом краешке стола, не позабыл попрощаться: — Всего хорошего!

Дверь захлопнулась.

Аристов провел ладонью по столу, точно разглаживая невидимую складку, и громко позвал:

— Заходите, Влас Всеволодович!

Огромные, почти два метра в высоту, стенные часы совсем неслышно отодвинулись, и из смежной комнаты вышел Ксенофонтов.

— Что вы скажете о моем госте?

— Наглец он, ваше сиятельство.

— Еще какой, Влас Всеволодович! И что вы обо всем этом думаете? Да расслабьтесь вы, Влас Всеволодович, — ядовито поморщился генерал. — Ну что вы, право, не на строевом ведь плацу. Сядьте вот на этот стул, забросьте ногу на ногу. Можете даже почесаться. Никаких взысканий вы за это не получите.

— Спасибо, ваше сиятельство. — Ксенофонтов присел на стоящий рядом стул.

— Вы все проверили?

— Так точно, ваше сиятельство, проверил, — подобрался Влас Всеволодович, мгновенно проникнувшись сознанием собственной значимости. — Филер сказал, что во время спектакля из театра вышли только два человека.

— Продолжайте!

— Одна была женщина — княгиня Плещеева. Вторым был мужчина, старик. Княгиня так и не вернулась. Во время спектакля ей стало дурно, а старик вернулся минут через сорок.

— Любопытно. А вы, случаем, не исключаете, что вышедший старик и господин Родионов одно и то же лицо?

— Сложно сказать. Возможно ли за такое короткое время совершить ограбление? — робко предположил Влас Всеволодович.

— Но никогда нельзя исключать даже самую нелепую вероятность. Не спускайте с господина Родионова глаз. Вы лично за это в ответе, — строго проговорил Аристов, — а теперь можете идти.

— Слушаюсь! — Ксенофонтов быстро поднялся, как будто бы вскакивал с раскаленной печи.

— Почему ты мне никогда не говорил об этом? — нахмурился Савелий. — Почему такие вещи я должен узнавать не от тебя, а от генерала полиции?

Старик выглядел немного смущенным. Таким Савелий видел Парамона едва ли не впервые. Сейчас он напоминал нашкодившего щенка, что напакостил около порога и теперь готовился к неминуемой расплате.

— Ты не спрашивал об этом, — нашелся наконец Парамон, понимая, что оправдание, по меньшей мере, выглядит глуповато. — А потом, что мне было рассказывать тебе? Я считал, что ты должен дорасти до этого. — Парамон немного помолчал, потом продолжал: — С твоим отцом я познакомился на сахалинской каторге. В то время я был «иваном». Тебе, Савельюшка, сложно об этом судить, что такое каторга, но там тоже своя жизнь и свои законы, не менее строгие, чем на воле. Николай держался независимо, сразу было видно, что белая кость. Однажды на него наскочил один из храпов, деньги требовал. Твой отец был игрок высшей квалификации и без «катенек» никогда не оставался. Так он пырнул его ножичком и с таким изяществом повернул, как будто это было не пузо обидчика, а гамбургская котлета. С тех пор задевать его никто не желал, и он жил, как ему вздумается. Позже он прибился к «игрокам» и через полгода стал одним из самых уважаемых шулеров.

— Почему его не стало?

— Я ведь не голубых кровей, — как будто не слышал вопроса Парамон. — Но сошлись мы с ним крепко. Не было дня, чтобы мы с ним не увиделись. Бывало, идешь, а он тебе издалека еще машет. Вот так-то! Недоброжелателей у него тоже было немало, храпы в основном. А тут, когда он матушку твою присмотрел, так ему и вовсе покоя не стало. Слышал ли ты такую игру — в «три косточки»?

Савелий усмехнулся:

— Доводилось.

— Она очень распространена на каторге. Играют в нее, как правило, на жизнь. А кто проигрывал, тот попадал в собственность к выигравшему. Проигравшего он мог продать, поменять, держать при себе, как раба, мог даже убить. Так вот, на каторге был такой храп по кличке Дрын, он окружил себя целой сворой таких рабов, которые кидались на всякого, на кого тот указывал пальцем. С твоим отцом у него были нелады.

— Почему же?

— Все очень просто. Меня тогда уже перевели в другое место, а твой отец остался. Вот они и конфликтовали, кому быть первым. Оба хорошо играли в карты. Дрыну пристало быть не храпом, а «игроком». Вот твой отец и предложил сыграть. Кто выиграет, тому и власть держать на каторге. Играли они четыре дня — день и ночь, выходили только по нужде и для того, чтобы поглотать чифирку. Твой отец сначала проигрывал, а потом сумел выиграть не только все его деньги, но и половину рабов. Дрын, казалось, смирился, но на пятый день прислал к нему в дом убийцу. Твоего отца спасла только случайность. Убийца споткнулся в сенях и поднял шум на весь дом. А папаша твой был не робкого десятка, да потом и каторга многому учит. Затаился за печкой и проткнул его пикой.

О страшном Парамон умел говорить обыкновенно, с таким же невозмутимым лицом он просил Душечку принести к обеду чекушку или посыпать вареную картошку свежим укропом.

— А что с трупом-то сделали?

Савелий долгим взглядом смерил воспитанника, как будто бы удивлялся его наивности, а потом, все так же обыкновенно, отвечал, как будто речь шла не о человеческих жизнях, а о кульке сардин, купленных на базаре.

— Понятно что, — пожал плечами Парамон. — Твой батюшка тоже был не один. Разрубили злодея на куски да сложили в корзины, а там снесли в поле да зарыли поглубже, чтобы никто не докопался. С тех пор он без охраны не ходил. Но через месяц достали все-таки твоего батюшку. Вызвал его как-то к себе начальник поселений. И надо же такому случиться, в это время, кроме двух рабов, у него никого не было. Да и то один из тех, что некогда Дрыну служил… Когда он к дому стал подходить, тогда его и зарезали. Царствие ему небесное, — размашисто перекрестился Парамон и поклонился в пол. — Матушка твоя горевала шибко о нем. Дважды ее из удавки вытаскивали. Последний-то раз едва откачали, из горла у нее пена пошла желтая. Что греха таить, дурная она стала. Ты уж извини меня, Савельюшка, она и раньше моралью-то не блистала, а после этого и вовсе покатилась. Ладно по мужикам бы шастала, а то ведь и тебя продала. Однажды я выкупил тебя за штоф водки. А потом твоя матушка померла с перепою. Признаюсь, Савельюшка, я все опасался, как бы ты в нее не пошел, больно уж она водочку любила. А ты нет, в батюшку вышел, а он кремень был, — уважительно протянул Парамон. — Едва только рот откроет, а сразу видно, что голова. Гляну я на тебя, Савельюшка, и только диву даюсь, ты даже ходишь так же, как он. И характером таковой. Что и говорить, на Хитровке вырос, а в дерьме не выпачкался. Вот что значит дворянская кровушка.

Часы пробили полночь, напомнив о быстротечности времени. Трактир уже заперли на щеколду, и приказчик уже в который раз бросал взгляд на именитых гостей. Половой продолжал усердно натирать ветошью столы. Похоже, что гости не торопились. Хуже всего было то, что выпроводить за порог не представлялось никакой возможности. А потому целую ночь напролет старшему приказчику, осоловелому от бессонницы, придется выглядывать из-за прилавка и, мило улыбаясь, делать вид, что он несказанно рад полуночным гостям.