Оборотень - Фридрих Незнанский

   Дружки Изюма сначала восприняли его неожиданную аварию как простую случайность. Оступился, споткнулся, с кем не бывает.

Так всегда кажется, когда работает мастер.

   Дальше настал черед Колеса. Он вознамерился пнуть бегуна сзади в хребет, но тоже не успел: его нога почему-то проскочила вперед, и он полетел кувырком, обдирая ладони.

   Когда слетел с катушек и не сразу вскочил квадратный здоровяк Колесо, умный Аристов, он же Глиста, сообразил: дело пахнет керосином. Не зря все же Аристов-старший заседал в правительственной комиссии, кое-какие мозги в семействе водились. Глиста начал пятиться, одинаково боясь и стремного (как выяснилось) бегуна, и Бугра, по-прежнему наблюдавшего со стороны. Он не успел притвориться, будто берет разбег для лихого наскока. Бегун вдруг взвился с асфальта, и его нога, как копье, вошла Аристову в живот. Когда-то он видел в замедленной съемке, как бьет по мячу тренированный футболист. Его еще поразило, что бутса бразильского форварда наполовину вдвинулась в белый шар, надутый до каменного состояния. И вот теперь нечто похожее произошло с его собственным телом. Вначале ему только показалось, будто кишкам внезапно перестало хватать места внутри и они разом хлынули кверху, стремясь выскочить через рот. Потом мир перестал существовать. Когда Глисту привезут в больницу, его случай не то чтобы обогатит медицину, но в списке повреждений разрыв мочевого пузыря займет даже не самое почетное место.

   Бугор великой сообразительностью не блистал никогда. Тем не менее до него вдруг дошло, что его личная кодла терпела полный разгром, причем разгром этот был сокрушительным и жестоким. Бесхребетник, которого они думали играючи обобрать,— этот тип одного за другим калечил здоровенных парней. Кусок свинцового шланга, которым попытался огреть его Колесо, вышиб своему прежнему хозяину передние зубы и, угодив концом в лоб, отправил верзилу в глубочайший нокаут...

   Когда число тел, корчившихся на земле, превысило число боеспособных, Бугор понял, что настала пора вступать самому. Он поудобнее перехватил кнопарь и прыгнул вперед.

   Бугор все знал про ножи. Перышко, поблескивая, летало из руки в руку, перекатывалось в ладонях, разворачивалось то так, то этак. Не угадаешь, каким будет удар. Бегун поплыл ему навстречу, именно поплыл неким сплошным слитным движением, словно бы не разделявшимся на шаги. А потом, когда оставалось метра три и Бугор уже затевал серию хитрых финтов, способных обмануть хоть кого, — бегун вдруг улыбнулся, и при виде этой улыбки на очаковского бандита снизошло озарение.

Он понял, что погиб.

   Еще он понял, что этот очкарик, с виду сущая мешковина, оказался здесь совсем не случайно, и что вся бугровская кодла на самом деле была ему вроде семечек, и что не по зубам он ни ему, Бугру, ни тем более Изюму.

   Кое-кто из его дружков лежал совсем неподвижно, другие, подвывая, пытались ползти прочь, еще кто-то улепетывал в сторону парка. Когда бегун оказался совсем близко, Бугор перебросил перо из правой руки в левую и ударил снизу вверх, метя по сонной артерии.

   Это был классный удар. Но одновременно с ударом бегун прянул в сторону, его ладонь коснулась запястья Бугра и повела вниз и вперед, неодолимо, потому что Бугор вложил в удар весь вес своего тела, и теперь этот вес падал в вакуум, а когда перед глазами возник близкий асфальт, на его фоне успело сверкнуть знакомое лезвие пера, все еще зажатого у Бугра в кулаке, только смотрело оно теперь ему прямо в ямку между ключиц. Так его позже и оприходовала милиция: налетел, напоролся...

   Когда действительно дойдет до показаний, смертельно напуганные молодые люди сильно разойдутся во мнениях, как же конкретно выглядел тот человек. Все по-разному оценят его рост, возраст, фигуру. Общими деталями во всех рассказах будут только очки, длинные волосы под ярко-желтой повязкой, редкая бороденка и еще убого-синее «совковое» хэбэ вроде тех, в каких двадцать лет назад ходили школьники на физкультуру, а теперь копаются на своих участках подмосковные огородники. Между тем уже довольно далеко от места происшествия по улице мощным и легким шагом опытного марафонца бежал человек, ни в коем случае не напоминавший не то что многоликого персонажа коллективного бреда, но даже и настоящего автора различных тяжких телесных повреждений и одного постепенно остывавшего тела. Человек этот был сед, коротко, ежиком, стрижен и облачен в далеко не новый, но по-прежнему яркий и красивый спортивный костюм. Ему предстояло вычертить по улицам очень сложную траекторию и приблизиться к дому Лубенцова со стороны, не дающей ни малейшего повода для досужих сопоставлений. По дороге он переоденется еще дважды: сначала вывернет наизнанку двусторонний костюм, потом снимет нижнюю половину и обмотает ее вокруг пояса, оставшись в спортивных трусах. Лето, братцы, жара!

   Счастливо тебе, Вадик Дроздов. Лежи смирно под капельницей у Ассаргадона и не переживай ни о чем. Я за тебя расплатился. Терпи, скоро в Южную Африку полетишь. Встретимся ли еще?

   Алексей Снегирев пробежал мимо каких-то палаток, большей частью уже закрытых. Возле двух круглосуточных, смеясь и болтая с девчонками-продавщицами, разгуливала ночная охрана. Молодые парни проводили одинокого бегуна дежурными замечаниями насчет инфаркта. Бежал он красиво, поэтому ничего более остроумного они не придумали.

   Если дернуть из Москвы прямо сейчас, еще можно раствориться по-тихому. Завтра — все, обложат флажками. И абзац черному котенку, точно абзац, вопрос времени.

   Нет ему места в этом городе, который он никогда не любил, нет места в этой стране, которую он, будучи идиотом, считал по-прежнему своей. И вообще, в жизни ему места нет. Да, кажется, и не было никогда... А если хорошенько подумать — на кой?.. Ради чего?..

Господи, что я тут делаю?..

Ира...

   И потом, есть кое-что, ради чего он собирался маленько еще побарахтаться в отторгавшей его жизни. За Вадика он расплатился. За Аленушку — пока нет.

Вот после этого, Господи, забирай. Разрешаю...

   Он ведь серьезно поразмыслил, КТО МОГ, потом сходил к Вадику посоветоваться, и вырисовалось несколько рож. Люди были все непростые, таких проверять — кабы самого не проверили, и тут Александр Борисыч Турецкий, зачтется ему доброе дело, в сердцах вывалил киллеру истинно царский подарок.

Можно сказать, сразу имя назвал.

   Счастье твое, Саша, что сам ты ни сном ни духом насчет этого человека. Лежит в земле бомба, а сверху песочница, и ты в ней играешь. И лучше тебе совочком-то рядом с собой не копать. Потому что это, Саша, утробище. Потому что он любых твоих омоновцев по стенкам развешает, как я трехсуточников на мосту. Уж тут я знаю, что говорю. И ты мне лучше поверь. Хотя я и сумасшедший...

   Снегирев гнал себя во весь опор, бежалось ему потрясающе легко, прямо летел. Уже возле «Тургеневской» он неожиданно улыбнулся, подумав, что визит к обладателю имени, вполне возможно, чохом решит все его жизненные проблемы. Прямо как «Тампакс» в телевизионной рекламе. Впрочем, наемный убийца давно уже ничего не боялся. И никого. В том числе и родимого государства. Правового там, не правового.

   Жалко Сашу Турецкого. Ведь не дадут горемыке дело распутать. И так не того человека заставляют ловить, а после сегодняшнего еще хуже насядут. Саша, он под этим самым государством ходит.

А я — только под Богом. Или кто там есть наверху.

Недобрыми звездами щерится тьма,

А над головой собираются тучи.

Я, может, помру или спячу с ума,

Но самого главного ты не получишь.

Ты грозно велик. Я ничтожен и мал.

Такую козявку грешно не примучить.

Ты дунешь и плюнешь — и сдохнет нахал.

Но самого главного ты не получишь.

Неравен наш бой, и конец его прост.

Ты многих сожрал и достойней и лучше.

Я в глотке застряну, как острая кость,

Но самого главного ты не получишь.

Ты мной не подавишься — разве икнешь.

Я слишком давно не надеюсь на случай.

Меня ты раздавишь, как мерзкую вошь.

Но самого главного ты не получишь.

   На другой день в рубрике «Срочно в номер» газеты «Московский комсомолец» появилась заметка под названием «Джоггер-убийца»:

   «Около часу ночи на Крымском мосту группа молодых людей, нигде не работающих, напала на неизвестного гражданина, бегавшего трусцой. К несчастью для нападавших любитель ночного джоггинга оказался знатоком карате и сумел дать отпор. В результате один из хулиганов скончался на месте, остальные доставлены в больницу с травмами различной степени тяжести. Возбуждено уголовное дело».

19 ИЮНЯ

9.50. Прокуратура

   О избиении подростков на Крымском мосту стало известно всей Москве: о нем говорили в утреннем блоке новостей, а Аристов-старший даже выступил по радио. Он клеймил распоясавшихся бандитов, требовал запретить карате и другие восточные единоборства, намекал на бессилие милиции, призывал для борьбы с неизвестным преступником ФСБ, президентскую охрану и чуть ли не миротворческие силы ООН. Во всяком случае, из его слов выходило, что Москва превратилась в самую настоящую горячую точку не хуже Югославии. С раннего утра Аристов уже оборвал все муровские телефоны, требуя немедленно найти того, кто изуродовал его сына. Прозрачно намекая, что это, скорее всего, не кто иной, как Скунс собственной персоной. Киллер мстит ему, Аристову, за то, что тот единственный во всей стране настаивает на его виновности в убийстве Ветлугиной.