Три билета в кино - Яна Эдгаровна Ткачёва
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Меня так сильно поглощали эти мысли и постоянный анализ поступков и событий, отнимающий слишком много сил, что в воскресенье, когда мы пришли помогать Елене Васильевне, я была рассеянна и невнимательна.
– Дети! – воскликнула Жекина мама, обнимая нас по очереди. – Кажется, сто лет не виделись. Коля на учения уехал, а я вот решила немного разгрузить квартиру, чтобы было легче дышать.
– Мам, ты прическу новую сделала? – удивился Жека, а я, с запозданием заметив ее модную короткую стрижку, закивала.
– Да, – Елена Васильевна смущенно засмеялась. – Решила сменить имидж.
– Вам очень идет!
Стрижка действительно смотрелась прекрасно и свежо, придавая Елене Васильевне немного кокетливый вид.
– Ну, давайте за работу, – Жекина мама перешла сразу к делу, – а потом пообедаем и поболтаем.
Елена Васильевна с Женькой отбыли на кухню, а мне достался огромный шкаф в коридоре. Я сортировала вещи на три большие группы: то, чем явно пользовались, следом – старый сломанный или ненужный хлам из разряда детских Жекиных коньков или советского утюга, и последняя группа – неопределенная. Потом Жеке предстояло вынести на мусорку кучу под номером два, а мне – помыть шкаф и перейти к следующему.
Работая в тишине, я вновь задумалась о том, как искусно Женька избегает говорить на тему, которая, несомненно, его беспокоит. Возможно, он уходит от разговора, потому что недостаточно доверяет нам, а не потому что не готов к неприятной теме. Эта мысль напугала меня так сильно, что я стала искать причину. Что могло измениться? Это из-за года в разлуке? Я стала перебирать, словно слайды кинохроники, события тех месяцев, что прошли с Женькиного возвращения. Все моменты: улыбки, нежные прикосновения, ссоры, недовольства, раздражение – не было такого, что показалось бы опасным или заставило усомниться в крепости нашей связи. Не было. Да и длинные проникновенные письма Жеки, регулярно приходившие из Брянской области, говорили о том, что друг скучал по нам не меньше, чем мы по нему. Я пришла к выводу, что это просто излишняя тревожность и, наверное, дело совсем не в Жеке. Скорее всего, меня беспокоило что-то другое. Свадьба? Совместный выход в свет?
Я рылась в мыслях, пытаясь отыскать причину нервозности, и слегка небрежно потянула небольшую обувную коробку. Она оказалась тяжелее, чем должны быть ботинки, но я слишком поздно поняла, что там далеко не обувь. Коробка выскользнула из пальцев и с оглушительным грохотом полетела вниз с высоты стремянки. Крышка отвалилась, и содержимое рассыпалось по полу. Пока я неуклюже спускалась, в коридор уже прибежал Жека.
– Ты в порядке?! – испуганно воскликнул он, но, увидев, что я цела, гораздо спокойнее продолжил: – Давай помогу собрать.
– Думала, там обувь, – объяснила я, собирая бумаги с пола. – И не удержала коробку. Слишком тяжелая для одной ру…
Я ошарашенно замолчала, выудив из-под шкафа залетевшие туда бумаги. В руке у меня была моя фотография, которая лежала до этого в коробке в самом дальнем углу шкафа Жекиных родителей.
– Ты чего? – Жека подполз ко мне с кипой бумаг в руках. Он бросил взгляд на фотокарточку в моих руках и раскрыл рот от удивления. – Это что… ты?
Но я уже пришла в себя и смогла разглядеть, что фотография старая, в тонах сепии, а девушка на ней, хоть и похожа на меня почти как две капли воды, выглядит немного иначе. В углу карточки витиевато значилось:
Ленинград, 1982 год.
А на обороте знакомым летящим почерком было написано:
Дорогому другу Коленьке от Прасковьи. С любовью.
Тут Нокиа Василиса вошла в окончательный штопор и совсем сломалась.
Я обессиленно осела на пол, перевернула карточку и внимательно вгляделась в смеющееся лицо. Мне она помнилась не такой. Жека вырвал фотокарточку из моих рук, повертел, прочитал надпись, а потом снова глянул на изображение, потом на меня. На изображение, снова на меня.
– Похожа на тебя в тот день, когда мы впервые тебя увидели, – подвел он итог.
У девушки на фотокарточке были две пышные косы, а лицо обрамляли кудри, выбившиеся из прически. Много позже она будет заплетать такие же косы своей дочери каждое утро.
– Просто… трындец… – у меня не было других слов.
– Это многое объясняет, – почему-то сказал Жека и стал листать кипу бумаг у себя в руках. – Смотри…
Он протянул мне еще несколько фотокарточек, старых и пожелтевших. Это были групповые снимки, школьные.
И на всех моя мама и Жекин отец. Я узнала его не сразу: юноша на снимках, везде обнимавший молодую Прасковью, счастливо смеялся или влюбленными глазами смотрел на маму. Его лицо светилось, а глаза горели. Последней фотографией была коллективная, с надписью:
Выпуск 1983 года, Ленинград.
На ней были подростки в форме, и я сразу же вспомнила постановочный кадр, который мы делали в школе в конце каждого года. За столько лет ничего не изменилось. На старой фотографии школьники стояли рядами. Кто-то смеялся, другие смущенно приподняли плечи, кое-кто немного кривлялся, обозначая, кто же в классе шут и балагур. Мама и Николай Михайлович тоже здесь были – держались за руки и радостно улыбались. Все еще не придя в себя, я протянула снимки назад Жеке.
– Ребята, у вас все нормально? Вы что-то тут долго, – в коридоре показалась Елена Васильевна, и Женька быстро спрятал фотокарточки под другими бумагами, исписанными мелким убористым почерком.
– Лиса просто уронила коробку, мам, – поспешно ответил Женька, закрывая своим телом находку и собирая оставшиеся на полу листки. – Мы уже почти закончили.
– Ты не ушиблась, милая? – с тревогой спросила Елена Васильевна, но успокоилась, когда я отрицательно помотала головой. – Женька, жду тебя на кухне, не могу достать до верхних полок даже на стуле.
Жека заверил, что через минуту будет, и начал лихорадочно складывать всё в коробку как можно аккуратнее.
– Как ты? – спросил он.
– Не знаю… – промямлила я, по-настоящему не понимая, как реагировать на то, что мы обнаружили. Все еще нуждаюсь в перезагрузке.
– Нельзя отсюда ничего брать, – зашептал Жека, будто уговаривая сам себя. – Боюсь, он заметит даже то, что все лежит не так. Здесь письма.
– Мы не будем ничего брать, – урезонила я его, – это личная переписка, а фотокарточки мы уже увидели. По-моему, все и так ясно.
– Это очень странно, да? – он нахмурился. – Хотя теперь я понимаю, почему он вечно так на тебя смотрит.
– Как? – я насторожилась: никогда не замечала, что Николай Васильевич относится ко мне по-особому.
– Ну, будто привидение
