Дневник горничной - Октав Мирбо

— О! твоя ожиревшая мордочка!.. твои толстые руки!.. твои большие глаза!..

Вечером, после обеда, прошедшего в молчании, я могла предаться размышлениям. Мне с самого начала пришла в голову мысль, — и теперь она укреплялась во мне, — что Жозеф не был непричастен к этому дерзкому преступлению. Я хотела даже установить несомненную связь между его путешествием в Шербург и подготовкой этой смелой и великолепно выполненной проделки. И мне вспоминался его ответ накануне отъезда:

— Это зависит… от одного очень важного дела…

Несмотря на то, что он старался казаться естественным, я замечала в его жестах, в позах, в молчании, какое то непривычное смущение… заметное для меня одной.

Эта мысль так нравилась мне, что я не пыталась ее отвергнуть. Напротив смотрела на него с громадным удовольствием. Когда Марианна оставила нас на минуту одних в кухне, я подошла к Жозефу и ласково, нежно, охваченная невыразимым волнением, шепнула ему:

— Скажите мне, Жозеф, это вы изнасиловали в лесу малютку Клару?.. Скажите мне, это вы украли у барыни серебро?..

Изумленный, ошеломленный этим вопросом, Жозеф взглянул на меня… Потом, вдруг, не отвечая на мой вопрос, привлек меня к себе и пригнув мне голову властным поцелуем, сказал:

— Не говори об этом… Ведь ты поедешь со мной туда, в маленькое кафе… Ведь наши души так схожи!..

Мне вспомнилось, что у графини Фардэн, в одном из маленьких салонов я видела какого-то индусского идола, привлекательного какою-то величественной, но в тоже время и отталкивающей красотой… В эту минуту Жозеф походил на него…

Проходили дни и месяцы. Судьям, конечно, ничего не удалось открыть и они, наконец, бросили следствие… Мнение их было таково, что эта вещь была обделана опытными парижскими мошенниками… На Париж ведь все можно свалить. А потом ступай, ищи там!..

Этот результат привел барыню в негодование. Она ожесточенно бранила магистратуру, которая не могла вернуть ей ее серебро, но отнюдь не отказалась из-за этого от надежды обрести вновь «судок Людовика XVI», как говорил Жозеф. Каждый день она придумывала новые нелепейшие комбинации и сообщала их судьям, которые уже больше ей даже не отвечали, утомленные этой ерундой… Я, наконец, успокоилась насчет Жозефа… а то я все опасалась катастрофы для него.

Жозеф опять сделался молчаливым, преданным слугой, — настоящим «золотом»… Я не могу удержаться от хохота при воспоминании о разговоре, который я подслушала за дверью в гостиную, в самый день кражи, и который происходил между барыней и судебным прокурором, маленьким, сухопарым человечком с тонкими губами, желчным цветом лица и заостренным, как лезвие сабли, профилем.

— Вы не подозреваете никого из ваших людей? — спросил прокурор… — Вашего кучера, например?

— Жозефа! — вскричала барыня в негодовании… — Человека, который нам так предан… который служит у нас вот уже больше пятнадцати лет?.. Да это — сама честность, господин прокурор… золото!.. Он за нас в огонь пойдет!..

Она озабоченно подумала, нахмурив лоб:

— Разве только вот эту девушку, горничную. Я ее совершенно не знаю. Может у нее есть какие-нибудь дурные знакомства в Париже… Она часто пишет туда письма… Несколько раз я ее поймала в том, что она пьет наше вино и ест наши сливы… А уж когда прислуга пьет хозяйское вино… так от нее можно всего ожидать.

И она прошептала:

— Собственно говоря, не следует никогда брать прислугу из Парижа. Право, у нее странный вид…

Нет, вы можете себе представить эту отвратительную госпожу?

Подозрительные люди всегда таковы. Они подозревают всех, кроме конечно того, кто их обкрадывает. А я все более и более убеждалась, что душою этого дела был Жозеф. Уже давно я наблюдала за ним, — вы понимаете, конечно, не из враждебного чувства, а просто из любопытства, — и убедилась в том, что этот верный, преданный слуга, это «золото» крал в доме все, что только мог. Он таскал овес, уголь, яйца, всевозможные мелочи, которые можно перепродать, не открыв их происхождения. И друг его, пономарь, приходил по вечерам в седельную не даром и не для того только, чтобы обсудить благодеяния антисемитизма. Будучи человеком благоразумным, терпеливым, осторожным и методичным, Жозеф понимал, что мелкие ежедневные кражи составят в годичном подсчете крупную сумму, и я уверена, что таким путем он утраивал, даже учетверял свое жалование, — а это уж было не мало… Я знаю, конечно, что есть разница между мелкими покражами и таким смелым грабежом, какой был совершен в ночь на 24 декабря… Это доказывает только, что Жозеф любил также и крупные предприятия… Кто докажет мне, что он не принадлежал к какой-нибудь шайке?.. Ах, как мне хотелось и как мне еще хочется узнать все это!

С того самого вечера, когда его поцелуй как бы признал меня соучастницей его преступления, Жозеф продолжал его отрицать. Как ни старалась я его обойти, расставить ему сети, опутать ласками, он больше не проговаривался… Он даже точно разделял безумные надежды барыни и тоже строил планы, воспроизводил все детали покражи; поколотил не залаявших вовремя собак и так грозил кулаком по адресу мнимых воров, точно видел, как они удирают… Я положительно не знала, что думать об этом непонятном человеке… Сегодня я верила в его преступность, а завтра — в его невинность. И это страшно меня бесило.

Однажды вечером мы очутились, как бывало прежде, в седельной.

— Ну, Жозеф?..

— А, это вы, Селестина!

— Почему вы больше со мной не разговариваете?.. Вы как будто избегаете меня…

— Избегаю вас?.. Я?.. О, Боже милосердый!

— Да… с того самого злосчастного утра…

— Не говорите больше об этом, Селестина… У вас чересчур дурные мысли…

И он грустно покачал головой.

— Полноте, Жозеф… вы хорошо знаете, что я шучу… Разве я стала бы вас любить, если бы вы совершили подобное преступление?.. Мой милый Жозеф…

— Да, да… вы умеете околдовывать… Это нехорошо…

— Когда мы уезжаем? Я больше не могу жить здесь.

— Не сию же минуту… Надо подождать еще…

— Но почему же?

— Потому что нельзя… сию же минуту…

Задетая заживо, я сказала ему тоном легкого недовольства:

— Это не очень любезно с вашей стороны!.. Вы не особенно кажется стремитесь обладать мною…

— Я? — воскликнул Жозеф, изобразив на своем лице страсть… — Господи, возможно ли, что вы говорите?.. Да я от желания сгораю!..

— Так уедем отсюда…

Но тут он всякий раз упирался, не входя в дальнейшие объяснения…

— Нет… нет… этого еще нельзя…

Я подумала:

— В конце концов, он прав… Если он украл серебро, то он не может уйти теперь же и поселиться в другом месте… Его могут заподозрить… Необходимо, чтобы прошло время и забвение снизошло на это таинственное дело…