Я в теории Фрейда и в технике психоанализа (1954/55). - Жак Лакан

Так вот, Леви-Строссу удалось показать, что в структуре брачного союза женщина, воплощающая собой, в противоположность порядку природному, порядок культурный, служит таким же предметом обмена, как речь, предмет обмена первичный. Какие бы блага, качества и статусы по материнской линии ни передавались, каким бы авторитетом матриархальный строй ни пользовался, символический порядок является, в первоначальном своем функционировании, андроцентричным. Это факт.

Факт, который, претерпев, разумеется, в ходе истории значительные коррективы, остается, тем не менее, основополагающим и позволяет, в частности, объяснить то асимметричное положение, которое занимает женщина в любовном союзе и, прежде всего, в наиболее социализированной его форме, в форме брака.

Если бы вещи эти рассматривались в соответствующей плоскости и с определенной строгостью, это позволило бы рассеять множество фантастических иллюзий.

Современное понятие брака как заключенного по взаимному согласию союза является, безусловно, новшеством, возникшим в перспективе религии спасения, озабоченной в первую очередь индивидуальной душой. Оно маскирует и заслоняет первоначальную структуру брака, свойственный ему некогда священный характер. Учреждение брака сохраняется сейчас в конденсированной форме, оказавшейся в некоторых чертах своих столь прочной и устойчивой, что никакие специальные перевороты не сумели поколебать его значение и господствующее положение. В то же время другие его черты оказались в ходе истории утрачены.

Исторически в этой области существовало два вида договоров, по природе своей очень различные. У римлян, например, брак людей, действительно имеющих имя, патрициев или нобилей — innobiles и означает, собственно, по-латыни безымянные, — носил в высшей степени символический характер, сообщавшийся ему особыми церемониями — я не хочу сейчас детально углубляться в описание того, что именовалось у них словом confarreatio. Для плебса тоже существовал своего рода брак, основой которого служило взаимное соглашение и который именовался у римлян конкубинатом, сожительством. По мере определенного размывания общественного устройства учреждение конкубината приобретает все большее распространение и в последнюю эпоху римской истории проникает и в верхние слои общества, где охотно прибегают к нему, чтобы сохранить независимость партнеров в отношении как социального, так, самое главное, и имущественного их положения. Другими словами, значение брака становится все менее выраженным по мере того, как женщина эмансипируется, получает право на собственность, становится независимым членом общества.

По сути дела, женщина вступает в символическое брачное соглашение в качестве предмета обмена между — я не сказал бы: мужчинами, хотя воплощается брак именно в них, — а, скорее, между потомственными линиями, линиями принципиально андроцентричными. Понять те или иные элементарные структуры как раз и значит разобраться в том, каким образом циркулируют между этими линиями предметы обмена, представляющие собой женщин. Опыт показывает, что происходить это может лишь в перспективе андроцентричной и патриархальной, даже в тех случаях, когда структура впоследствии перестраивается, ориентируясь уже на происхождение по материнской линии.

Тот факт, что женщина вовлечена в порядок обмена в качестве предмета, сообщает ее положению принципиально — я бы сказал, безвыходно — конфликтный характер: символический порядок буквально починяет ее себе, ее трансцендирует.

Прудоновские "все люди" выступают здесь как "человек вообще", человек одновременно вполне конкретный и вполне трансцендентный — это и есть тупик, в котором оказывается

женщина в силу особой своей роли в символическом строе. В том факте, что символический порядок ставит ее в положение объекта, есть для нее нечто невыносимое, неприемлемое, хотя, с другой стороны, включена она в этот порядок так же всецело, как и мужчина. Но поскольку отношение ее к этому порядку оказывается опосредованным, бог воплощается именно в мужчине, или мужчина в боге — если не возникает конфликт, а возникает он, конечно, всегда.

Другими словами, если женщина, участница брака в первоначальной его форме, отдается не богу, не чему-то трансцендентному, то основы брачных отношений деградируют, проходя постепенно все формы воображаемого распада. Что, собственно, и происходит, потому что воплощать собой бога нам, мужчинам, уже давно не по силам. Во времена более суровые у женщины был господин. И это было для них великой эпохой протеста. — Женщина не предмет обладания. — Почему измена наказывается столь неравноценно? — Разве мы рабыни?

В дальнейшем путь этот приводит нас к стадии соперничества, отношений воображаемого плана. Не нужно только думать, будто отношения эти стали, в результате эмансипации женщины, исключительной привилегией нашего современного общества. Прямое соперничество между мужчиной и женщиной вечно и обретает определенный стиль вместе с брачными отношениями. Никто, кроме нескольких немецких психоаналитиков, не считает борьбу между полами чем-то характерным именно для нашей эпохи. Откройте Тита Ливия — и вы прочитаете о шуме, который наделал в Риме знаменитый процесс отравительниц, на котором выяснилось, что во всех патрицианских семьях женщины регулярно отравляли своих мужей, которые гибли таким образом в массовом порядке. Женский бунт появился на повестке дня не вчера.

От господина к рабу и сопернику ведет один лишь диалектический шаг — отношения господина и раба принципиально обратимы и господин быстро убеждается, что оказывается от раба зависим. В наши дни, благодаря введению психоаналитических понятий, здесь стал заметен новый нюанс — муж превратился в ребенка и женщин начали с некоторой поры учить тому, как следует с ним обращаться. Здесь кольцо замыкается, и мы возвращаемся в природное состояние. Именно таково представление, которое кое у кого о посредничестве психоанализа в человеческих отношениях складывается. Эти-то люди, используя средства массовой информации, и поучают нас, каким образом следует себя вести, чтобы сохранить мир у домашнего очага, внушая, что женщина должна выступать в роли матери, а мужчина — ребенка.

В свете сказанного, глубинный смысл мифа об Амфитрионе, столь многозначного, что толкований ему можно придумать тысячи, заключается вот в чем: чтобы ситуация была уравновешена, необходим треугольник. Чтобы в человеческом плане пара была устойчивой, налицо должен быть бог. Именно на человека вообще, на того сокровенного человека, идольской подменой которого любой идеал оказывается, и направлена любовь, пресловутая генитальная любовь, над которой мы так потешаемся и которой на досуге тешимся.

Перечтите, что пишет об этом Балинт, — вы увидите, что авторы сколь-нибудь в своих рассуждениях строгие и не голословные приходят к выводу, что любовь эта ничего ровным счетом собой не представляет. Генитальная любовь никак не укладывается на поверку в рамки того единства, которое считается обычно плодом инстинктуального созревания. На самом деле, по мере того, как эта генитальная любовь начинает рассматриваться как двухполюсная, по мере того, как всякое понятие третьего, будь то речи или бога, из нее устраняется, ее начинают фабриковать из двух отдельных кусков. Во-первых, тот самый половой акт, который, как известно, непродолжителен — хорошо, но мало — и на котором ничего прочного не построишь. Во-вторых, это нежность, имеющая заведомо прегенитальное происхождение. Именно таково заключение, к которому приходят все добросовестные ученые, пытающиеся обосновать норму человеческих отношений не выходя при этом за рамки двухполюсного взаимодействия.

Я напомнил вам несколько азбучных истин. Посмотрим теперь, чем оборачиваются они у Плавта и у Мольера.

2

Хорошо известно, что двойника-Сосикла ввел именно Плавт — греческие мифы вокруг Я никогда не строились. Но собственныеЯ существуют, и есть место, где им-то как раз и принадлежит слово. Место это — комедия. Не случайно именно комический поэт — что не означает, как многие из вас, я надеюсь, догадываются, поэт развлекательный, — вывел на сцену такой принципиально новый, неотделимый в дальнейшем от мифа об Амфитрионе персонаж, как Сосикл.

Сосикл — это собственное Я и есть. Миф же показывает нам то, как ведет себя это славное маленькое Я простого, вроде вас и меня, обывателя в повседневной жизни, и какое место занимает оно на пиру у богов — а место это совершенно особое, поскольку от причитающегося ему наслаждения оно оказывается отрезано. Неотразимо комическая сторона того, что лежит здесь в основе, не переставала служить питательной средой для театра — в конечном счет речь всегда идет о моем, твоем или еще чьем-то, другом Я.