Белая чума - Фрэнк Герберт

– О тех холмах впереди Джойс написал поэму, – сказал Херити.

Джон бросил на Херити хитрый взгляд.

– Он написал и о Парнелле.

– А, так ты любитель литературы! – вскрикнул Херити. – У тебя был дедушка, которому снились ирландские сны, если я не ошибаюсь.

Джон почувствовал пустоту в груди. Он услышал голос Мэри, произносящий: «Я все так же скучаю по дедушке Джеку». Мысли его смешались. «Что бы я ни сказал, Херити все слышит и истолковывает по-своему».

– Куда бы не уехал ирландец, он берет Ирландию с собой, – сказал Херити.

Некоторое время они шли молча. Реку теперь стало слышно, и через просвет в вязах они заметили каменный мост. Далеко впереди, на склоне, была видна крыша мансарды и пятна каменных стен.

Херити, заметив окруженный зеленью особняк, думал: «А вот и голубятня Бранна Маккрея! Скоро мы увидим, из чего сделан этот Джон О'Доннел!»

Священник с мальчиком остановились перед входом на мост и обернулись, наблюдая за приближением спутников.

Джон вышел на мост и поглядел вниз, на течение, где вода перекатывалась через зеленые камни. Луг, который было видно сквозь деревья, спускался к узкой полоске болотистой почвы у реки. Среди болота там и здесь виднелись цветы валерианы и желтых ирисов. Над лугом деловито сновали пчелы, однако из-за шума реки их жужжания не было слышно. Солнце, тепло, река – Джона охватило чувство расслабленности. Он принял от мальчика кусок содового хлеба, на котором лежал тонкий ломтик белого сыра. Мальчик положил локти на каменные перила моста и ел, глядя на воду. Джон почувствовал сладковатый запах его пота. Юные щеки равномерно двигались, пережевывая хлеб с сыром.

«Что за странный ребенок», – думал Джон. Личность, пытающаяся быть прозрачной. Именно здесь! Тем не менее, он здесь. Он ест пищу, которую ему дает отец Майкл. Он привлекает внимание к вещам, пристально глядя на них. Иногда он льнет к священнику, как обиженный зверек, который ищет утешение, как может. А какое внимание он привлекал к себе своим молчанием – просто невообразимо! Протест громче, чем любой крик.

«Я не разговариваю!»

Эти слова повторялись каждый раз, когда Джон смотрел на него. Как протест, это заметно раздражало – особенно Херити.

Джон взглянул на Херити и отца Майкла, стоящих здесь же, рядом со своими рюкзаками, у начала моста, молча поедая пищу и не глядя друг на друга. Херити время от времени поглядывал на Джона и на мальчика. Он медленно ел свой хлеб с сыром, наблюдал за дорогой, которую они прошли, изучая территорию вокруг и высматривая все, что двигалось, что могло бы нести опасность. Осторожный, это слово как раз подходило к Херити. Он так же замкнут, как и молчащий мальчик, но осторожность его была другой. Вот сейчас! Он снова достал свой складной нож! Он всегда чистит себе ногти этим ножом – тщательно и целеустремленно, действуя как заведенный. Прямо врожденная чистоплотность. При этом у него красивые пальцы, длинные и худые, но полные силы. Джон видел, как они сгибаются подобно когтям, и на костяшках выступают сухожилия.

Священник рядом с ним: высокий и худощавый. Очень высокий. Гамлет в темном костюме, черная шляпа надвинута на самые глаза. Его черты напоминали Джону выражение «лошадиное лицо» – выдвинутая челюсть, выдающийся на шее кадык, крупный нос и темные глаза под густыми бровями, широкие и мощные зубы, слегка выступающие вперед. Его нельзя назвать красивым, но лицо это нелегко забыть.

Мальчик, стоявший рядом с Джоном, кашлянул и плюнул в воду. Джон попытался представить мальчика счастливым, радостно забавляющимся, немного пополневшим. Когда-то он был малышом, едва начавшим ходить и, полный радости жизни, спешил на зов своей матери. Все это осталось где-то позади. Крепкий парень. У него здоровый вид, несмотря на пустоту внутри. Умерший, но не мертвый.

Почему мальчик вызывал такое раздражение у Херити? Джон видел, как раз за разом Херити пытался заставить мальчика нарушить обет молчания. «Какая польза в этой клятве? Она не вернет назад умерших!»

Ответа никогда не было. Мальчик только прятался глубже в свою броню молчания. Манера его втягивать голову в куртку наводила на мысль о черепахе, в то же время это сравнение не годилось к нему. Черепаха может спрятать свои уязвимые части тела и наблюдать испуганно, когда пройдет опасность. Мальчик же прятался где-то намного дальше, чем просто в капюшон куртки. Это место было так глубоко, что его глаза даже теряли иногда блеск жизни. Все, что в это время делал мальчик, трансформировалось в мрачное терпение, более тихое, чем просто молчание. Это была бесчувственность, как будто жизненные процессы в нем останавливались, хотя тело и продолжало двигаться. Плоть становилась всего лишь носителем бездейственного духа, массой без внутреннего управления.

За исключением случаев, когда он бросал камни в ручей.

Почему этот мальчик так ненавидел черных птиц? Может быть, он видел, как они садятся на любимое тело? Наверное, это и было объяснением. Где-то лежат побелевшие кости, очищенные птицами, кости, которые когда-то принадлежали тому, кого любил этот мальчик.

Джон доел свой хлеб с сыром, стряхнул крошки и прошел по мосту туда, где стершиеся неровные ступени вели вниз к воде. Остановившись рядом с течением, он присел, зачерпнул холодную воду ладонями и шумно напился, радуясь ощущению прохлады на щеках. Вода имела сладковатый привкус и слегка отдавала гранитом. Услышав рядом шум, Джон обернулся. Мальчик присоединился к нему на ступеньке у воды и пил, встав на четвереньки.

Повернув к Джону лицо, с которого капала вода, мальчик посмотрел на него с серьезным, изучающим выражением. «Кто ты? Неужели я стану таким же?»

Внезапно почувствовав смущение, Джон встал, стряхнул капли воды с ладоней и поднялся назад на мост. Как может мальчик так легко разговаривать без слов?

Джон стоял у перил моста над мальчиком, не глядя на него. Под вязами, вдоль прибрежной болотистой полосы, росли низкие ивы. Облако закрыло солнце, погружая мир под деревьями в неожиданные холодные сумерки. Джон говорил себе, что шум реки – это всего лишь шум реки. Это не человеческая речь. Может быть, когда-то эта земля была околдована, но теперь души ушли. Осталась только эта пустота, абсолютная испорченность, эти кривые ивы и промозглое болото у реки. Река говорила ему, как богохульное эхо: «Мои духи ушли. Я иссякла».

Из-за облака выглянуло солнце, пробиваясь сквозь деревья и бросая блики на воду, но теперь оно было другим.

Мальчик поднялся на мост к Джону, и к ним подошел священник, неся рюкзак одной рукой. Херити стоял один у входа на мост, глядя куда-то далеко в сторону.

– Это осквернение, – сказал отец Майкл.