Эти четыре года. Из записок военного корреспондента. Т. I. - Борис Полевой

Версии строились и рушились одна за другой. Было ясно, что за всем этим какая-то трагедия, но мы знали слишком мало, чтобы из множества возможных выделить хотя бы сколько-нибудь правдоподобную версию.

По мере наших разговоров количество вопросительных знаков все прибывало. Почему ребенок так жадно ест картошку, хлеб и почему просто пугается шоколада?

Так, в этих раздумьях и спорах, проехали мы сто двадцать километров от Великих Лук до нашего «Белого дома».

— Хлопцы, столблю тему: я напишу об этом рассказ! — воскликнул Фадеев в конце нашего путешествия. — Обязательно напишу. Тема огромной внутренней силы. Да-да-да. Представляете — ночь, эти мертвые ракеты вместо звезд, выстрелы… Бой. И этот ребенок в своем меховом коконе рядом с убитым мальчиком… А потом раненый танкист. Друзья, это же сюжет, достойный самого Викто́ра Гюго. Обязательно напишу. И какой это может быть рассказ…

В этот момент машина наша и уперлась радиатором в последний легкий сугроб, наметенный перед ветхим крыльцом нашего «Белого дома».

Волнение в «Белом доме»

Как я уже писал, «Белый дом» — название очередного корреспондентского бивака, отведенного нам нашим другом, комиссаром комендатуры штаба фронта. Писал я и о том, что он не бел, а сер, ветх, тесен. И напоминает он не традиционную резиденцию президента Соединенных Штатов Северной Америки, которой, разумеется, из нас никто не видал, а сказочную рукавицу Терем-Теремок в последней стадии заселения ее зверями.

Весь наличный состав «Белого дома» был потрясен историей нашего найденыша. Пока мы отписывались, ходили на телеграф проверять прохождение наших корреспонденций, история эта была всесторонне обсуждена. Вернувшись, мы узнали, что общественность «Белого дома» в результате долгих прений пришла к заключению, что оставлять ребенка в медсанбате нельзя. И не потому, что это было бы вопреки воинским правилам. Когда речь идет о человеческой жизни, мы, к счастью, умеем нарушать и самые строгие правила. Но как бы добра и внимательна ни была милейшая Галина Сергеевна, она военный врач действующей армии. Да еще в период бурного наступления. И потом фронт. Полевой госпиталь отнюдь не застрахован от трагической случайности. Сколько раз только на моей памяти фашистские асы опорожняли кассеты прямо и точно на красный крест, который мы изображаем на госпитальных палатках и на крышах вагонов санитарных поездов.

Нет, девочку надо взять на воспитание. Кому? И тут как-то открылась по-настоящему душа всех этих очень разных людей, которых, как мне казалось, я знал очень хорошо. Корреспондент ТАСС, холостой парень, жениховское положение которого всегда служило у нас предметом шуток, вдруг заявил, что он готов отвезти ребенка к своей матери в Тулу. Конюх колхоза Егор Васильевич сказал, что, хотя изба у него спалена и жить он вынужден вот здесь, на печке в «Белом доме», он готов взять ребенка на воспитание. Девчонки его невесты, вот-вот замуж выскочат, а им с женой будет на старости лет о ком заботиться. Даже наша соседка, учительница с отбитыми легкими, которой жилось особенно туго, сказала: «Племянницу воспитываю, а где есть два рта, там и в третий что положить найдется…»

Нет, мы никому не отдадим нашего найденыша. Мы сами удочерим его. Мы уверены, что жены наши, хотя им тоже несладко живется в эвакуации или в военной Москве, поддержат такое наше решение. Но нас трое. Девочка одна. Кому ее брать, если права у всех у нас одинаковые? И тут дернул меня черт предложить положить в шапку три патрона, два обычных, а один зажигательный, и тащить жребий.

— Вы пошляк, Бэ Эн! — возмущенно выкрикнул Евнович. — Речь о человеческой судьбе, а вы какую-то тут гнусную лотерею затеваете… Ребенка возьму я. Понятно?.. У нас с женой больше на него прав. Вам это ясно?

Да, это было ясно. Евнович — старый большевик, участник гражданской войны, спокойный, мужественный человек, которого мы, корреспонденты, уже не первый раз единодушно избираем парторгом нашей группы. Мы знаем также, что недавно в бою под Керчью погиб его пасынок Володя, которого он любил как сына. О смерти пасынка он никогда с нами не говорит, но, с тех пор как телеграф принес ему это известие, мы слышим по ночам, как до утра скрипит его раскладушка, и видим, как над ней негасимо сияет огонек его папиросы.

— Ребенка беру я, решено?.. Согласны?

Все согласились. Евнович написал телеграмму, и еще ночью кто-то снес на узел связи это послание, адресованное в хозяйство полковника Кроника, врачу Галине Сергеевне. В ней мы извещали о его решении.

У гвардейцев полковника Дьяконова

Бои в городе продолжались. Теперь центр тяжести перешел в северную и северо-восточную часть, где с первого же дня ведет сражение, напористо и энергично ведет, дивизия Героя Советского Союза А. А. Дьяконова.

Чтобы попасть туда, надо сделать дугу вокруг города. Удалиться от него, спуститься на лед Ловати и по корыту русла двигаться к городу под защитой крутых берегов.

Когда-то по этой реке проходил один из маршрутов древнего русского пути «из варяг в греки». В те времена в глубокой излучине Ловати, где приставали к острову Дядлинка купеческие караваны и где славяне брали с торговых гостей дани и пошлины, и возник этот город, получивший отсюда свое название. Великие Луки, Великая Лука́ — речной изгиб.

Сейчас замерзшая река вновь превратилась в магистральный путь, по которому войскам, сражающимся уже в городе, подвозят боеприпасы, продукты, снаряжение. Здесь, на местности, где каждая точка пристреляна, из крепости по глубокому ложу реки, ловко лавируя между полыньями, и бежит по ровному, накатанному льду наша «пегашка». Петрович доволен. После бесконечных ухабов, подъемов, спусков по обледенелым склонам холмов, где лощины заминированы и свернуть в сторону нельзя, мы выбрались наконец на настоящую дорогу.

— Порядок полный, как по Садовому кольцу, — довольно говорит он и, как всегда в этакую минуту самодовольства, начинает напевать себе под нос из «Пиковой дамы»: «…Пусть неудачник плачет, кляня свою судьбу», при этом ловко проскакивая между убитой лошадью и курящейся парко́м, мохнатой от инея полыньей.

Крутые берега в подпушках ивняка довольно густо населены. С севера подступы к городу — ровное, чистое поле, на котором из крепости видна каждая точка. Поэтому-то тылы дивизии и разместились по Ловати, образовав в глинистых берегах целый поселок, растянувшийся не на один километр. Едешь по льду — и перед тобой панорама пещерного городка. Кухни выглядывают из-за кустов. Из-под маскировочных сеток видны заиндевелые зады артиллерийских коней… Мелькают склады ДОПа, расположившегося со своими мешками и ящиками прямо на льду, подвесившего бараньи тушки на колышках, вбитых в крутой берег… Синенький флажок полевой почты… Проносятся и уползают назад звуки духового оркестра. Они рвутся откуда-то из земляной дыры. Наконец машина останавливается у плоского, заросшего ивняком острова.