Миры Филипа Фармера. Том 15. Рассказы - Филип Фармер

Нейнштейн замурлыкал неузнаваемый и нестройный мотив, от которого Гростет, любитель оперы, содрогнулся. Не отпуская стетоскоп, он хлопнул себя по ноге, тяжело шаркнул по полу, посмотрел на пациента и прислушался к звукам, издаваемым сонаром крохотной крадущейся подводной лодкой.

Барнс заговорил:

— Вам придется отказаться от первоначальной теории, что я — душевнобольной. Все вы слышите голос и видите его интерпретацию. Хотя никто до сих пор не видел вспышек в моей голове. Если, конечно, вы не думаете, что голос — это массовая иллюзия? Или, точнее сказать, галлюцинация.

— Слушайте! — воскликнул доктор Гростет. — Я готов поклясться, что она пропела отрывок из «Аиды»! «Никогда не угасающая, бесконечная любовь! » Но нет. Она говорит не по-итальянски. И я ни слова не понимаю.

Мбама прошла слева от Барнса, и он проводил ее взглядом так далеко, как только мог. Белые пульсирующие вспышки поблекли так же неохотно, как постепенно затихает треск остывающего попкорна, прыгающего по сковородке.

— Мисс Мбама удивительно похожа на королеву Нефертити, не считая, конечно, цвета ее кожи, — сказал Барнс.

— Аида была эфиопкой, а не египтянкой, — сказал доктор Гростет, — запомните это, если не хотите попасть впросак в обществе музыкантов. Кстати, и египтяне, и эфиопы являются кавказцами. По крайней мере в них много кавказской крови.

— Для начала извольте предъявить свою генеалогическую программу. Нельзя точно определить расу, не зная программы, — недобро хмыкнул Барнс.

— Я просто хотел помочь, — ответил Гростет и отошел, нахмурившись, словно доктор Циклоп, у которого болит живот.

В лабораторию зашли двое мужчин. Оба в белом. Один краснокожий, другой азиат. Доктора Большой Медведь и Жвачка. Краснокожий лингвист поздоровался: «Хау! » и прикрепил к животу Барнса крохотный передатчик. Желтокожий лингвист попросил у Нейнштейна тысячу извинений и вежливо отодвинул его в сторону.

Темное, широкое, с большим носом лицо Большого Медведя склонилось над Барнсом, и на мгновение тому почудилось, что Большой Медведь стоит на краю огромной равнины, поросшей высокой желто-коричневой травой. Где-то вдалеке полуголые люди с перьями в волосах скачут на разукрашенных пони, а рядом пасется стадо величественных крутогорбых темных бизонов. Барнсу послышался мужской голос, поющий на непонятном языке; переливистые звуки песни были исполнены грусти.

Постепенно видение растаяло. Вновь зазвучал голос женщины.

Большой Медведь отошел, чтобы поговорить с возмущенным вторжением лингвистов доктором Нейнштейном. Жвачка стоял рядом с Барнсом, который теперь осматривал ландшафт, видимый им словно из иллюминатора взлетающего самолета. Пагоды, рисовые поля, коршуны, летающие над зелеными холмами, пьяный поэт, бредущий по берегу голубого ручья.

Почему в сознании Барнса возникали картинки при виде красного и желтого цветов, но он не видел ничего, когда перед ним были белый и черный? Черный цвет — это отсутствие цветов, а белый — их смесь. Значит, в действительности чернокожие люди бесцветны, а белокожие (наиболее светлые из них) — окрашенные. Но многие люди, считающиеся белыми, на самом деле розовые или коричневые. Хотя некоторые из них абсолютно белые. А черные — в действительности зачастую не черные, а коричневые.

Все это никак не вязалось с пульсирующими вспышками его резонанса, его внутреннего камертона, который вибрировал сейчас по необъяснимым причинам. Теперь Барнс знал, что между белыми вспышками он должен видеть черные, когда смотрит на мисс Мбаму. Но он не видел ничего такого. Черный цвет во многих системах кодирования используется как сигнал. Как, например, в электрическом контуре, пульсация вспышек может означать «да», или единицу, а отсутствие пульсации может означать «нет», или ноль. Или наоборот, смотря какой код использовать.

Барнс поделился своими размышлениями со Жвачкой. Лингвист попросил его поднять ноги и покрепче держаться за вращающийся стул и несколько раз повернул его. Провода опутали Барнса. Затем Жвачка резко крутанул стул в обратную сторону, и провода свободно повисли. Пульсации разных цветов и вспышки меняющихся ландшафтов напугали Барнса. Ему показалось, что из лаборатории он унесся в чуждый, калейдоскопический мир.

Пока стул не перестал крутиться, голос пискляво и беспрерывно. бормотал.

Барнс описал свои ощущения Жвачке.

— Возможно, в вашей теории резонансов что-то и есть, — сказал тот. — Слишком мистично, но кое-как можно объяснить определенные феномены. Или можно хотя бы попытаться применить подобную теорию для таких объяснений. Если бы человек знал, как определить, что же на самом деле заставляет его вибрировать, на волны какой длины он настроен, то даже несмотря на все неприятности и неудобства, которые причиняет ему подобный резонанс, ничто не помешало бы ему быть счастливым.

С другой стороны, вы не ощущали этого резонанса, пока не заболели. Что же в этом хорошего для вас или кого-либо другого?

— Мой организм сейчас работает, как телевизионная антенна. Стоит мне повернуться в каком-то направлении, и я ловлю определенную частоту. Иногда я могу принимать только неясные изображения и звук с сильными помехами. Если же меня повернуть в другую сторону, помехи исчезнут, частота станет устойчивой. Хотя вам она может казаться слабой и нечеткой.

Барнс повернулся на стуле, чтобы видеть Мбаму.

— Не поужинаете сегодня со мной, Мбама? — спросил он.

Для Барнса ее имя звучало, как сказал бы поэт, словно шелест листьев древних вязов, как жужжание сонных пчел. В тот же момент голос женщины, исходивший из сонара, наполнился сладкими интонациями, подобными нежному шуршанию шёлка , скользящего по шелку. А иероглифы в лучевых катодных трубках стали изгибаться и пускать друг в друга маленькие стрелы.

— Благодарю за приглашение, — улыбнулась в ответ Мбама. — Вы хороший парень, но боюсь, мой друг не одобрит подобную идею. Кроме того, не забудьте, что вам придется провести недельку в постели.

— Ну, если вам и вашему другу потребуется компания...

— Нет уж, два кавалера сразу — это не для меня.

— Поднимите, пожалуйста, ноги еще раз, — попросил Барнса доктор Нейнштейн. — Закройте глаза. Если какой-то лингвист может вас крутить, то я — тем более. Но я проведу углубленный эксперимент.

Барнс подтянул ноги, закрыл глаза. И открыл их мгновением позже, когда почувствовал, как крутится стул. Но рядом с ним никого не было, и до стула никто даже не дотрагивался.

Выполняя указания Нейнштейна, Мбама шла на расстоянии нескольких футов по кругу, в центре которого сидел Барнс.