Ты - Алана Инош

                 Твоей сестре пришлось срочно уехать из города по делам, и вот, пожалуйста — я такое отчебучила. Тупо забила на работу, за пять лет уже сидевшую у меня в печёнках, и до розовых слоников нагружалась "лёгким" пойлом, не перенося вышеупомянутую водку на дух. Я пыталась упиться до отупения, чтобы хоть на какое-то время вырваться из-под власти экзальтированной вдовы в чёрной шали — моей боли.

                 — Так, а это что? Ну, ни хрена себе! — Александра извлекает из недр подкроватного пространства литровую водочную бутылку. Пустую, как и всё ранее выловленное.

                 — Это не моё, — вырывается у меня хриплый стон. — Это Илья с Иваном пили.

                 Глаза Александры грозно блестят знакомой амальгамой боли.

                 — Так это с ними ты тут квасила? — хмурится она. — Ну, я этих алконавтов по стенке размажу...

                 ... ... ...

                 "У-у... Да ты тут уже полным ходом, — невесело усмехнулся Илья. — Как хоть твоё самочувствие-то? Позволяет?"

                 Ощущая себя на палубе корабля в жестокую качку, я прислонилась к дверному косяку.

                 "Да пох* моё самочувствие... Пох* всё. Лишь бы эта вдова надо мной не истерила..."

                 Илья переглянулся с Иваном.

                 "Лёнь, тебе уже э-э... хватит. Никаких вдов тут вроде нет".

                 "Это я так называю боль, — усмехнулась я. — Поэтесса хренова..."

                 "А-а..."

                 Иван стал похож на сбежавшего из концлагеря узника — живой скелет. Изжелта-бледный, с тёмными кругами под глазами, он почёсывал потемневшим от никотина пальцем хрящеватый нос, выступавший на худом лице, как птичий клюв. Во мне шевельнулась тревога — проснулась и глухо заворчала, как старый пёс-засоня.

                 "Вань, ты чего, сорвался опять? Что-то выглядишь хреново".

                 Он хмыкнул, шмыгнул своим клювом.

                 "Не. Я в завязке. Так, просто худой чё-то". — А на туго обтянутом кожей черепе — редкие всклокоченные вихры с первыми проблесками седины...

                 ... ... ...

                 Это был второй из трёх дней. Ребята пришли поддержать меня по-дружески... Ну, вот такая у них получилась поддержка.

                 — Не надо никого размазывать, Саш. Они ненадолго зашли. Я всё в основном сама... одна.

                 Вдова в чёрной шали уже не воет и не заламывает рук, она полулежит в кресле — в отключке. Лишь изредка её веки приподнимаются, чтобы явить миру мутный, потусторонне-расфокусированный взгляд. Мда, неплохо я постаралась.

                 Александра с горечью в глазах склоняется надо мной.

                 — Лёнь... С твоим здоровьем вообще алкоголь нельзя. Что ж ты делаешь? — вздохнула она.

                 Вместо ответа я распрямляю сжатое в комок тело, дотягиваюсь до тумбочки и беру тонометр. Надев манжету, нажимаю на кнопку. Через минуту прибор показывает 130/90.

                 — Ну? — хмыкаю я. — Хоть в космос запускай. С моим здоровьем всё не так уж плохо, не драматизируй.

                 Александра качает головой. Бросив водочную бутылку в пакет к остальным "следам преступления", она поднимает его и уносит в прихожую. Вернувшись, останавливается в дверях — высокая, стройная, длинноногая и грустная, с серебристым блеском боли в глазах.

                 — В общем, так. Завтра идёшь на работу. Я сама тебя отвезу и прослежу, чтоб ты вошла в дверь.

                 Память предоставляет лишь вспышки-отрывки самого страшного дня в моей жизни.

                 Я сижу в кресле, поджав ноги и обняв твой рюкзак, а какие-то чужие женщины моют в квартире пол. Такой обычай — чтоб не родственникам. Хотя я тоже не родственница тебе... Ах, да, совсем забыла, что для соседей я — твоя троюродная сестра.

                 Гроб на двух табуретках во дворе. Я боюсь на него смотреть... Так он и отпечатался в памяти — расплывчато, расфокусированно. Прощаться подходит много народу, и почти никого я не знаю.

                 Две слепые девочки. К гробу их подводит женщина лет сорока с короткими обесцвеченными волосами — наверно, преподавательница из твоей школы.

                 Серое небо, первые жёлтые листья на асфальте — длинные и узкие, ивовые. Я не даю волю своему горю, не позволяю себе упасть на колени и заголосить... Чтобы люди не задались вопросом: а кто я тебе? Моё горе слишком сильно для сестры, и я боюсь, что люди догадаются о моих к тебе чувствах... Хотя не всё ли равно теперь? Но привычка "шифроваться" держит меня в своих удушающих тисках и сейчас.

                 Ваня, тощий, как аист, голенастый и болезненно длинноносый, поёт под гитару твою песню. Ту самую, со строчкой "свет в окне оставить не забудь". Хороший у него голос на самом деле, даже удивительно. От такого хиляка как-то не ждёшь столь мягкого и мужественного вокала. А на крышку гроба падают комки земли, скрывая тебя от меня навсегда. Я изо всех сил стараюсь на людях быть твоей сестрой, а не вдовой.

                 Сидя в кресле, я снова обнимаю твой рюкзак. На нём остались пятна крови... Твоей, чьей же ещё? Дома собрались только самые близкие: Александра, мой брат, Иван с Ильёй. Звенят струны гитары и звучит твоя песня: Ваня — молодец. Он поёт, конечно, по-своему, но что-то от твоей манеры исполнения есть... Боль-вдова стоит с бледным лицом, стиснув руки у груди, готовая запричитать. Я мысленно глажу её по плечам: "Не надо". Поникнув головой, она закрывает полубезумные от горя и выцветшие от слёз глаза. Чёрная кружевная шаль скользит с её седых волос.

                 Я так и не разглядела твоего лица напоследок. Может быть, на нём были ссадины, а может, нет... Слишком страшно мне было в него посмотреть.

                 До одиннадцати утра рабочий день идёт нормально, а потом приходит хозяйка — стареющая климактерическая особа с гладко зачёсанными со лба волосами и властным блеском в мышиных глазках за стёклами очков. В своём вечном цветастом платке на плечах, сутуловатая и щупленькая, она похожа на учительницу с тридцатилетним стажем. Чем-то она напоминает мне "химичку", из-за которой я химию в школе терпеть не могла.

                 — Пойдём, — коротко бросает она мне, не дав даже дообслужить покупателя, выбиравшего самоучитель по английскому.

                 В служебном помещении, бывшем одновременно и складом, и администраторской комнатой (площадь у нас маленькая), она усаживается в кресло перед компьютером. Заваривая себе вонючий кофе из пакетика, говорит: