Творения, том 2, книга 2 - Иоанн Златоуст

[1] Одна из Парк, прявших, по представлению языч. мифологии, нити человеческой жизни.

[2] Фурия, мстящая богиня, по греко-римской мифологии.

СЛОВО ШЕСТОЕ

о судьбе или против прожорливости.

"Будем есть и пить, ибо завтра умрем!" (Ис.22:13), – многие среди иудеев так говорили во времена пророков. Но нет ничего удивительного в том, что это говорили иудеи, "которых бог – чрево, и слава их – в сраме" (Флп.3:19); а что после благодати и презрения настоящих вещей, и столь великого совершенства и рачительности, еще и теперь есть некоторые если словами и не говорящие этого, то своими делами кричащие о том же самом, – это сколь великого достойно упрека? Существуют, поистине существуют такие, которые думают, что они ради того введены в настоящую жизнь, чтоб, предавшись роскоши и расстроив свое чрево, и утучнив свое тело, затем умереть, приготовляя из своей собственной плоти очень обильную трапезу червю. И если бы еще зло заключалось в том только, что они напрасно и без пользы тратили настоящее на то, на что не следовало, – хотя и это не свободно от упреков и от вины! Когда деньги, данные нам от Бога для пропитания тела и для помощи нуждающимся, мы истратим на распутство и студодеяние и на удовлетворение крайнего стремления к удовольствиям, то это негоднейшее мотовство не останется для нас без ответственности, но непременно мы дадим отчет, и то, что сказано о пяти талантах и двух, и одном (Мф.25:15), должно быть сказано также и о деньгах и обо всем остальном. Итак, – как я говорил, – если мы прожили без пользы и напрасно, то и такого рода поведение не останется не подлежащим ответственности; теперь же, кроме того, будет иметь место и другое наказание. Человеку, предающемуся роскоши и занимающемуся пьянством, и кормящему тунеядцев и льстецов, расстраивающему себя мясоядением и винопийством, часто и невольно и по доброй воле бывает необходимо грешить, как в то время, в которое он живет в настоящем месте, так и после удаления оттуда. Подобно тому как корабль, нагруженный множеством годных для перевозки предметов, большим, чем сколько он может нести, отягчаемый величиной груза тонет, так и душа и природа нашего тела, приняв пищу в большем количестве, чем какое соответствует ее силе, угнетается страданием, и, не выдерживая тяжести принятого ею, тонет в море гибели, и вместе со всем губит также и кормчего, и корабелыциков, и подкормчего, и пассажиров, и самый груз. Итак, подобно тому как в отношении к кораблям, находящимся в такого рода положении, не бывают полезны ни тишина моря, ни искусство кормчего, ни множество матросов, ни хорошая оснастка, ни удобное время года, ни иное что не помогает столь стесняемому кораблю, – так, конечно, бывает и в отношении к предающимся роскоши: ни множество рассуждений, ни учение и увещание, ни предостережения и советы, ни иное что, ни страх пред будущим, ни стыд, ни упрек со стороны настоящего, вообще ничто не может спасти так стесняемую душу; но неумеренность преодолевает все, и человека, страдающего таковой болезнью, – желает ли он этого или не желает, – наконец, увлекает вниз и потопляет, производя жестокое кораблекрушение, откуда не легко подняться вверх. И таковой человек бывает бесполезным не только для будущего и тех отчетов, какие потребуются там, но даже и для настоящей жизни, и ни на что не бывает годным, но всюду осмеиваемым, как в государственных, так и частных делах. Даже, если бы предстояла надобность, чтоб было совершено что-либо крайне необходимое, у него не окажется никакой предусмотрительности, ни способности к управлению; для всех врагов он – удобоодолим, для всех друзей и родных – бесполезен. Таковой не только в опастностях и несчастьях – хрупок, не только при спокойствии и безопасности – несносен, но также и в затруднительных обстоятельствах, по причине недостатка умеренности, будет бесполезен для каждого встречного. Там, то есть, среди несчастий, им овладеет трусость, также робость и безмерный страх, и большая нерассудительность; а здесь – отвага и беспечность, и невоздержкость, неумеренность и кичливость, и хвастовство делают его для всех еще в большей, чем предыдущая, степени неприятным. Не только тела находящихся в таком положении людей и безобразны, и слабы, и размягченны, и отовсюду бывают преисполнены невыносимого зловония, но также и душа гораздо более безобразна, чем тело, принимает от неги гораздо более значительные болезни, чем каковы болезни тела. Так, тело извергает не только естественные нечистоты, но гораздо большее и отовсюду, – потому что глаза и ноздри, и уста, когда внутренность их обременяется образовавшимся избытком соков, наполняются отвратительнейшей мокротой и тлением, и самая природа тела, сделавшись более изнеженной, чем то допускается естественной соразмерностью, как бы наполненная грязью и нечистым илом, становится и зловонной, и бесполезной, и неспособной к какому бы то ни было хорошему делу. И сама земля, когда, преисполненная такого рода изобилием, потеряет свойственную ей и врожденную теплоту, вместе с тем теряет и свою силу, и не способна ни к деятельности, ни к свойственному ей рождению. Поэтому же люди, живущие среди постоянной роскоши, заболевают тяжкими и неисцелимыми болезнями: они бывают подвержены дрожанию членов и слабости, и истощению, и притуплению обоняния и слуха, и болезням ног, и болезням рук, и очень многим другим, о чем говорят питомцы врачей. Таким образом, если бы и не было геенны и наказания, и крайнего осуждения со стороны Бога, ни порицания от людей, ни излишней траты, ни другого бесчисленного, что приключается вследствие изнеженной жизни, а было налицо только одно это, то разве его не достаточно было бы для отклонения всех от прожорливости? Таковые трапезы нисколько не будут лучше губительных ядов, скорее же, – если должно сказать истину, – гораздо хуже. Эти (яды) тотчас похищают принявшего их и нечувствительно приближают смерть, так что умирающий по поводу этого самого даже и не скорбит; а те (трапезы) для людей, высоко ценящих их, устраивают жизнь более тягостную, чем бесчисленное множество смертей, жизнь, скажу так, не только жалкую, но и постыдную и достойную смеха. Прочие болезни привлекают многих, высказывающих соболезнование, а те, которые происходят от роскоши и пьянства, не позволяют зрителям, даже если бы они и желали, соболезновать тем, кто порабощен ими: преизбыток несчастья склоняет к состраданию, а основание болезни, если оно известно, возбуждает противоположное чувство. Мы как будто испытываем некоторое среднее чувство: ни сожалея их, потому что этого не позволяет нам причина их несчастия, ни гневаясь, потому что этого не допускает размер несчастья, – получается нечто среднее между обвинением и прощением. Не природой они обижены, как те, и не являются жертвами злоумышления со стороны людей, но сами для себя сделались творцами этих своих болезней, добровольно ввергая себя самих в бездну зол. Итак, подобно тому как мы не очень жалеем людей, привязывающих к себе веревку с петлей и бросающихся с крутизны, и умерщвляющих себя посредством мечей, точно так же (не очень жалеем) и этих. Даже, если должно получить снисхождение, то скорее могли бы получить его те, чем эти, хотя и те сами не могут заслуживать какого-либо прощения. Те, или вследствие ложных доносов, или денежных штрафов, или под влиянием ожидаемой опасности, или в чаянии ударов, или в виду какой-либо другой боязни, исторгая себя из больших зол, прибегают к утешению смерти, устремляясь к ней, как бы к некоторому безопасному месту, или как бы спеша и торопясь от ожидаемых бурь в некоторую тихую гавань; а эти, не имея возможности сказать ничего такого, предаются жизни более тягостной, чем бесчисленное множество насильственных смертей. Поэтому благовременно теперь привести это изречение мудреца: "кто пожалеет об ужаленном заклинателе змей и обо всех, приближающихся к диким зверям?" (Сир.12:13). Роскошь есть зверь, зверь жестокий и дикий, и не в такой степени всюду причиняет вред скорпион или змея, засевшие в наших внутренностях, в какой страсть роскоши все разрушает и губит. У тех зверей умысел имеет в виду тело; а эта, когда водворится, то вместе с телом губит, сверх того, и душу. Поэтому да убежим от нее, говорю – как благоразумным. Если в ней есть что полезное, то не послушаемся, не поверим; если же истинно то, что сказано, и если это дело – гибель и крайнее поругание, то пощадите крепость вашего собственного тела, здоровье души. Я не говорю, чтобы ты стремился к суровой жизни, вопреки желанию: излишнее только отбросим, то, что выходит за пределы необходимого, отсечем. И какого снисхождения мы достойны, когда другие не наслаждаются даже необходимым, хотя это и в их власти, а мы шествуем и за пределами необходимого? Границей пищи да будет для нас то, что не приносит вреда, то, что может, без вреда для нас, прекратить наш голод; не будем же искать ничего, что лежит далее этого; а лучше, – если надлежит сказать нечто достойное удивления и стоящее в разрез с мнением толпы, но истинное, то знайте: даже когда ищем удовольствия, скорее найдем его в умеренности, чем в роскоши. Послушай, как то удовольствие – больше и обильнее этого. Одно не может даже произойти и не находит годной для себя природы яств; а другое может образоваться даже с помощью того, что враждебно. Кто говорит это? Тот, кто насладился преимущественно пред всеми. "Душе", говорит он, "голодной все горькое сладко, а сытая душа попирает и сот" (Прит.27:7). Видишь, как то легко может образоваться и из немногого, и даже из всего, а это – никоим образом? Если мы не принимаем меду, то что, наконец, могло бы быть для нас приятно? Если то, что слаще всего, не может доставлять удовольствия, то что будет в состоянии принести нам его? Поэтому, если мы ищем удовольствия, то скорее найдем его в умеренности. Как же не дело крайнего неразумия избегать трапезы, заключающей удовольствие и здоровье, и все блага, и боголюбезной, а устраивать другую, преисполненную бесчисленных несчастий, и неприятную, и печальную, и нездоровую, и, что всего более тягостно, раздражающую нашего Бога? Если вдовица "сластолюбивая заживо умерла" (1Тим.5:6), то что мы могли бы сказать о мужах? Если в ветхом завете это было запрещено с большой строгостью, и пророк употребляет сильный удар против предающихся роскоши, хотя он указал вид роскоши не слишком разорительный и, на самом деле, не пышный: "едите лучших козлят из стада и тельцов молоком питаемых, пьете процеженое вино, мажетесь наилучшими мастями, лежите на ложах из слоновой кости и нежитесь на постелях ваших" (Амос.6:4,6), – если это достойно порицания, когда все было плотское, и когда не было никакого понятия о небе, когда иудеи и их дела находились под руководством пестуна, то что мы могли бы сказать о теперешней роскошной жизни? Если он осуждает, как проводящих жизнь роскошную и изысканную, тех, которые едят козлят и сосущих молоко телят, то что мы могли бы сказать о людях, исследующих самые удаленные углы моря и крайние пределы земли и отовсюду собирающих для себя разнообразных ловцов птиц и рыб? Если те, которые пьют процеженное вино, порицаются, то что ты мог бы сказать о тех, которые из-за вина предпринимают заморские путешествия и употребляют в дело все, чтобы не остался незамеченным никакой род винограда, как будто бы они должны потерпеть наказание или быть самым крайним образом осуждены, если не насытятся непомерно всяким родом вина? Если достойно порицания пользоваться слоновым ложем, то какое могли бы получить прощение те, которые обкладывают постели большим количеством серебра, лучше же сказать – куют их из одного только серебра, не ложа только, но и подножки, и тазы, и сосуды, и ночные горшки? Что малое или великое они будут в состоянии сказать во время тех судебных разбирательств? Я же присоединяю к этому то, что есть самое тягостное из всего: что это собрано, благодаря чужим несчастьям, хотя пророк этого не отметил, но только осудил роскошь. Когда же налицо будет и вина более тягостная, чем роскошь, то кто исторгнет делающих таковое из крайнего наказания? Какой Ной будет предстательствовать, какой Иов, какой Даниил? Нет никого такого. Но в отношении к тем можно сказать: возгорится гнев Мой, как дым (Ис.65:5). Не свойственно ли, спрашиваю, исполняться гневом и поистине крайним негодованием и раздираться, когда другой не наслаждается даже и необходимой пищей, а ты без пользы и напрасно куешь столь много серебра на то, на что не следует, даже и не на показ? Впрочем, и для этого последнего не получится у тебя пользы, но произойдет перемена в противоположную сторону. Ты делаешь это для того, чтоб стать славным и известным, а случается противоположное. Ты не славный какой-либо и известный человек, но все осуждают тебя в жестокости и корыстолюбии и крайних пороках. Сколь велика зависть, сколь велико нерасположение, сколь велика ненависть со стороны всех, сколь велико у всех страстное желание перемены твоего положения! Я оставляю в стороне те клеветы на Бога, какие порождаются таковыми богатствами, хотя это всего более тягостно: что бы ни случилось и что бы ты ни сказал, ты не найдешь ничего хуже этого. Но нет трапезы соразмерной и умеренной, какова – наша, которой не осмеивает пророк, не осуждает человек, не порицает Бог, не наказывает огонь, никто не гнушается, не ненавидит, не говорит дурно, которую напротив одобряет Бог, в которой принимают участие ангелы, которую хвалят люди и принимает небо. Эти трапезы встретили ангелов; при этих присутствует Христос, а не при тех. Таковы были трапезы пророков, таковы – апостолов, таковы – праведных. А те – тиранов и людей, порочно обогащающихся на земле, те – с танцовщиками и прочими из числа живущих на погибель человечества, те трапезы – разбойников и чародеев, и грабящих могилы. Когда ты предложишь таковую трапезу, то ангел поспешно убегает, а Бог раздражается, вождь же демонов радуется; гнушаются и ненавидят, и изнывают не враги только, но даже и те, которые кажутся людьми дружественно настроенными, более снедаемые завистью, нежели наслаждаясь тем, что возле них находится. Когда же кто-либо предложит ту трапезу, скромную и соразмерную и не имеющую ничего возбуждающего похоть, то она будет и приятнейшей, и угодной для всех друзей и для Бога, и ангелов, и людей; соприсутствует ей и Единородный Сын Божий, потому что, подобно тому как Он уклоняется от кичливости и от всякого высокомерного человека, и от всякой смуты, точно так Он – друг для человека смиренного и всегда находится вместе с ним, и всего его ограждает и отовсюду защищает. А когда присутствует Христос, то не должно искать ничего другого. Итак, зная это, возлюбленные, будем убегать от того, будем преследовать это, чтобы нам получить и настоящие, и будущие блага, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу слава, честь, со Святым Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.