Святые старцы - Вячеслав Васильевич Бондаренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сперва пришлось поплакать о тебе - на чужой стороне один, что-то его встречает на чужбине, - вот какие мысли гнездились в моей голове, но, получив первую открытку из-за границы и возблагодарив Милосердного Господа за тебя, совершенно успокоился. Теперь одно могу писать: будь здоров, весел, набирайся сил и здоровья. Хорошенько знакомься со всеми по возможности достопримечательностями и чаще пиши. Твои послания меня очень радуют. Читая их, чувствую, что я будто с тобой».
«Дорогой Сергунчик! <...> Будь уверен, что мне было приятно выслушать твое замечание, и я его принял с благодарностью. Я был очень счастлив, когда покойная твоя мама, бывало, заметив что-либо, высказывала свое замечание мне, и я тотчас, приняв к сердцу, изменял согласно с ее замечанием. Но, увы, ее нет и уж я давно тягощусь одиночеством, не слышу ни от кого сердечного разумного замечания. Получив от тебя письмо, я воспрянул духом; теперь я не одинок и могу свободно следить за собой. Я не хочу сидеть на точке замерзания. Каждый из нас не замечает за собой и может усовершенствоваться только при участии близких, дорогих людей».
В августе 1914 года в жизнь России вошла Великая война. Сергей Мечёв, прервав обучение в университете, отправился на фронт добровольцем как санитар. Отец Алексий почти ежедневно писал ему небольшие письма. Так, в июне 1915-го, описывая свой крымский отдых, он сообщал: «Со мной по временам бывает хорошо, а то сжимается сердце. <...> Нисколько не утешает Крымская жизнь. Какая-то чувствуется пустота, все болтают пустяки, говорят только о столе, интересуются сплетнями и т. д., и мне становится очень душно. Я очень доволен за тебя, что живешь в совершенно других условиях, перед тобой постоянно рисуются картины серьезной, настоящей духовной жизни. Полетел бы я на крыльях к тебе и наверно скажу, меня сильно бы захватила ваша жизнь, но, к сожалению моему, здоровье не позволяет мне совершенно». Письмо от 2 июля 1915 года содержит очень важные строки о духовном преображении, которое, как казалось отцу Алексию, принесла война в русское общество: «Милосердный Господь послал нам испытание, во-первых, за наше удаление от Него, а, во-вторых, чтобы нас объединить всех, чтобы мы ближе узнали друг друга, ведь на самом деле не только каждое сословие, но даже каждая семья жила особняком, не искали общего блага, но только личного; интеллигенция, смотря на простой народ с высоты птичьего полета, на войне же убедилась в дорогих чертах русского простого солдатика, она увидела, как терпелив, как скромен, как нетребователен и вынослив и как сердечно, искренно любит свою Веру, Царя и Отечество, умирает с покойным духом, радостно, как исполнивший свой гражданский долг, забывая о себе и своей семье. Имея перед глазами такие высокие примеры, невольно и окружающие этих великих борцов естественно пожелают подражать им; этим только и можно объяснить ничтожный успех немцев при бесчисленном количестве пушек, чемоданов (на армейском жаргоне тех лет -крупнокалиберный снаряд. - В. Б.) и пулеметов. Я глубоко убежден, что эти самые богатыри, зажегшие на различных фронтах немало божественных огоньков, в недалеком будущем зажгут целые костры таковых огоньков и с сердечной верой в Бога сломят дерзкого врага».
Между тем быт военной Москвы ощутимо менялся. У продуктовых магазинов появились ранее невиданные очереди («хвосты», как их называли тогда) - их занимали, чтобы отоварить карточки; обыденными на улицах стали беженцы из Польши, Белоруссии и Литвы... Нараставшее в обществе напряжение разрешилось в феврале 1917-го. Тогда вся страна впала во временное помешательство, какую-то ни на чем не основанную эйфорию, когда большинству казалось, что теперь, после падения монархии, мгновенно наступит новая, волшебная жизнь. На улицах бушевали многочасовые митинги во славу «свободы» и «демократии», хотя что именно собой представляют свобода и демократия, большинство участников этих митингов вряд ли смогли бы объяснить. А в октябре 1917-го - еще один переворот, большевистский. Он принес в жизнь страны новые, куда более страшные изменения: если Временное правительство все же не покушалось на основы прежнего социального и духовного устройства, то советская власть решительно начала ломку всего старого, и не в последнюю очередь - «религиозных предрассудков».
Недавние тяготы военного времени - очереди и дороговизна - теперь уже казались горожанам роскошью. Москву накрыл тяжелейший топливный кризис -отопление не действовало, не было дров. Приметой времени стали «буржуйки» - примитивные железные печки, трубы от которых выводили в форточку. Их топили чем попало: книгами, обломками мебели, досками от соседнего забора, разбирали на дрова деревянные домики... С едой тоже было туго - картошка и конина считались деликатесами. Оголодавшие москвичи ездили в провинцию - менять вещи на продукты. Каждая такая поездка превращалась в целое приключение. Да и по улицам было опасно ходить - грабителей развелось множество, могли не только ограбить, но и убить.
Осенью 1918-го город захлестнула первая волна уплотнений - так называлось подселение людей в чужое жилье. Формально полагалось уплотнять «богатые» квартиры (такими считались те, где количество комнат равнялось числу жильцов или превышало его), но на деле уплотнение превратилось в настоящую вакханалию. «Жилищная комиссия переселяет всех, кто так или иначе попадет ей в руки. При этом не разбирают: под один ранжир подгоняют и буржуазию, и советских работников, ответственных и безответственных, и рабочих, и коммунистов. Переселяют, выселяют и уплотняют всех без всякого разбора», - писала газета «Известия». В итоге уплотнения были приостановлены в феврале 1919-го и снова возобновились лишь летом.
В эти тяжелые дни отец Алексий Мечёв наравне со своей паствой стойко переносил все трудности московского быта. «Уплотнили» его, к счастью, не посторонними людьми, а двумя барышнями из его духовных чад. В комнате пыхтела «буржуйка», которую топили сырыми щепками, от едкого дыма постоянно слезились глаза. В неотапливаемом храме батюшка часто простужался и вынужден был принимать посетителей лежа в постели. Но и больным, кашляющим, он по-прежнему источал любовь и тепло, спрашивал у прихожан: что же ты ко мне редко ходишь?..
- Да, батюшка, вы ведь стали такой старенький, больной. Как же вас беспокоить?
(Отцу Алексию не было еще и шестидесяти лет, но по меркам
