«Номер один» - Бен Элтон

– Присцилла, в наши дни у всех в спальнях стоят камеры! Жизнь каждого человека показывают по телевидению. Ну и что? Радуйся! Джессика Симпсон снимала свою свадьбу, Бритни – свою беременность, Томми Ли – образование, а Осборны – то, как они сидят на диване, ради всего святого, и они все равно целых три сезона были хитом! Вся нация стоит в очереди, чтобы участвовать в «Большом брате» и светиться на экране двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю! Я дала тебе то, чего хотят все до единого…

– Я не говорю обо всех! Я не говорю об Осборнах, или Джессике Симпсон, или о вонючем Томми Ли. Может быть, им это нравилось, может быть, они этого хотели, но я говорю о себе!

– А тебе что, не нравилось? Вечеринки, лимузины? Мне казалось, что тебя все устраивало.

– Мама, всем нравятся вечеринки, но нельзя веселиться постоянно.

– Это еще почему?

– Я хотела делать что-то. Я хотела увидеть, могу ли я что-то делать. Поэтому и решила выяснить, что ты думаешь на самом деле. И теперь я знаю. Я вложила в эту песню всю душу. Я спела «Wind Beneath My Wings» так, словно была рождена для этой песни, и вы сказали, что это было ужасно! Мама, зачем ты позволила мне записать альбом, если думала, что у меня ужасный голос?

– Дорогая, я не думала, что у тебя ужасный голос, – попыталась объяснить Берилл. – Я думала, что это у Шайаны ужасный голос.

– Голос Шайаны это и мой голос тоже!

– Нет, это неправда! Прости, но вы разные. Я знаю, что ты была Шайаной, но это не делает вас одинаковыми. Вы совершенно разные люди, все дело в различных сопутствующих моментах…

– Вот именно! Когда я Присцилла Бленхейм, всемирно известная звезда реалити-ТВ, я стою контракта. Но когда я – это просто я… просто голос, просто девушка, которая поет песню, я ничем не лучше последнего урода.

Берилл не знала, что ответить.

– Ты могла бы остановить меня, мама. Ты могла бы сказать: не записывай альбом, дорогая, у тебя нет музыкального таланта. Но нет. Ты позволила мне сделать это, ведь ты могла бы заработать на этом пару баксов. Ты поддержала меня. Тебе было мало украсть мою юность…

– Присцилла, подожди-ка.

– Украсть мою юность, мама! – повторила Присцилла. – Мне было четырнадцать. Это время, когда большинство подростков ставят замки у себя на двери, чтобы в одиночестве наслаждаться переходным возрастом. А ты пригласила ко мне весь этот чертов мир! Когда мы с Лизой Мари начинали взрослеть и пытались понять, кто мы такие, все вокруг уже решили, кто мы есть на самом деле. Мы никогда не скроемся от того, что ты сделала с нами, мама. Мы застряли навсегда. Ты несла ответственность за мое благополучие, и ты заставила меня работать, словно в шахте или в печной трубе. А теперь выясняется, что ты даже никогда и не думала, что у меня есть чертов талант!

– Нет! Я говорила о Шайане.

– Шайана – это я, мама!

– Ты Присцилла.

– Я Шайана и Присцилла, и мы обе только что наказали тебя.

– Да, ну хорошо! Ты меня наказала! Ты ужасно напугала меня, спасибо тебе большое, и, кстати, не стоит в следующий раз бежать ко мне, чтобы я помогла найти адвоката или центр для наркоманов…

– Ты понятия не имеешь, как мы тебя наказали!

– Присцилла, перестань повторять это «мы», ты говоришь как та сумасшедшая сука, которую ты придумала.

– Я такая же сумасшедшая, как и она, мама. И повторяю, ты понятия не имеешь, как мы с Шайаной тебя наказали.

– О чем ты говоришь?

– Я говорю об операции, мама. О том, что ты любишь больше всего на свете. Ты пытаешься выглядеть моложе, пытаешься выглядеть лучше. Это наваждение, болезнь. Клянусь, за последние годы ты провела больше времени со своим пластическим хирургом, чем со своей якобы обожаемой семьей.

– Это не…

– Это правда, мама, а теперь послушай меня. Ты знаешь, какого хирурга я для тебя нашла?

– Да. А что с ним?

– Ну, боюсь, он оказался не так хорош в своем деле, как я думала.

– О чем ты говоришь?

– Да. И, кстати, сейчас не утро после финала. На самом деле прошло две недели. Мы держали тебя без сознания две недели.

– Присцилла, о чем ты…

– Видишь ли, нам нужно было время. Мы постоянно работали над тобой, потому что этот парень постоянно делал одну ошибку за другой, и чем больше он пытался исправить то, что натворил, тем больше портачил. Иногда казалось, что он делает это едва ли не нарочно. Но зачем ему это делать, мама? Зачем кому-то пытаться изуродовать тебя?

– Присцилла, это самая мерзкая шутка, которую я только…

– Ты помнишь Дамиана, мама?

– Что?

– Дамиана с выступающими зубами и в очках. Он был одноразовым «сморчком».

– Нет, конечно, я его не помню. Как, черт возьми, я должна…

Дверь открылась, и в комнату вошел молодой человек. На нем был белый халат, весь забрызганный кровью. У него были выступающие зубы и очки на носу.

– Миссис Бленхейм, я студент-ветеринар, если вы забыли, – сказал Дамиан. – Поэтому, думаю, было ошибкой предположить, что я смогу выступить в роли пластического хирурга, но Шайана очень настаивала, а она умеет убеждать. Я много чего с вами сделал. Думаю, сейчас вы ничего не чувствуете, но это благодаря анестезину. Позже вы испытаете непереносимую боль.

Берилл с трудом набрала воздух, когда Присцилла взяла зеркало и поднесла его к ее лицу.

Затем она закричала. Ее полный ужаса вопль разорвал воздух. Из зеркала на нее смотрело изуродованное лицо, красное, окровавленное, исчерченное шрамами и швами и украшенное ужасными синяками и дырами.

– Повторяю, – продолжил Дамиан, – когда действие анестезии закончится, боль будет мучительной.

Крик замер, но Берилл судорожно вдыхала воздух, захлебывалась и икала от ужасного осознания того, что с ней сделали.

– Уродина, мама. Уродина! – крикнула Присцилла. – Подумай об этом. Ты уродина! И сейчас это стало очевидным. После того, как мой друг Дамиан закончил тебя резать. Уродина!

Берилл, казалось, сейчас стошнит.

– Толстая уродина! – взвизгнула Присцилла.

Такое уточнение было достаточно впечатляющим, чтобы на секунду упорядочить хаос в мыслях Берилл.

– Толстая? – с трудом выговорила она, по-прежнему не справляясь с дыханием.

– Да, толстая! – закричала Присцилла. – Самое ужасное на свете, верно? То, с чем ты боролась много лет! Ты провела половину жизни, отсасывая жир, отрезая его и выскребая! Ну, угадай, что случилось? Он вернулся! Дамиан вернул его тебе в полном объеме!

– Нет!

– Да! – победно вскричала Присцилла. – Обратная липосакция! Каково это, а, мама? Он сам придумал ее.

С этими словами Присцилла сорвала с Берилл простыню, открыв дряблое, толстое и израненное тело, покрытое красными, фиолетовыми и желтыми пятнами от порезов, синяков и гноя.

– Думаю, эффект будет временный, – скромно сказал Дамиан. – Сомневаюсь, что новый жир и правда срастется с вашими тканями, я просто закачал его куда смог. Повторяю, когда действие анестезии прекратится, начнутся ужасные боли, но сомневаюсь, что это продлится долго, поскольку не представляю, как человеческий организм сможет пережить то, что я с ним сделал. Мы оставили вас в живых, только чтобы вы увидели, что с вами стало.

– Да, – сказала Присцилла, – как тебе такое, мама? Ты умрешь, умрешь ужасно уродливой и очень, очень жирной. Две вещи, которых ты всегда боялась больше всего. Это цена, которую ты платишь за то, что украла мою жизнь. Я за это украду твою. Больше никакого телевидения!

Берилл посмотрела на свое изуродованное тело. Затем перевела взгляд в зеркало на гротескную маску, которая раньше была ее лицом.

Она не могла вынести этого. Слов не было. Ее губа задрожала, ноздри раздулись, а глаза заволокла пленка. Веки сжались в мучительную гримасу и выдавили блестящую слезу.

– Это… это… – сказала она, но не смогла продолжить.

– Вообще-то это гимнастический костюм, – ответила Присцилла.

Берилл посмотрела на нее непонимающе.

– Это большой гимнастический костюм, мама. Я взяла его на Би-би-си из одного скетч-шоу. Мы с Дамианом нарисовали на нем раны и синяки.

– Что? – Казалось, Берилл по-прежнему ничего не понимает.

– А это – грим, – продолжила Присцилла, взяв пачку влажных салфеток, и начала грубо тереть лицо Берилл. Вскоре влажные салфетки покрылись красными, фиолетовыми и желтыми пятнами, и большая часть синяков и швов, которые изуродовали лицо Берилл, исчезли. – Мама, ничего мы с тобой не сделали. Мы просто напугали тебя. И без сознания ты была не две недели. Сегодня утро после финала шоу «Номер один», и с тобой все в порядке.

– Ты сука чертова! – закричала Берилл.

– Дамиан сыграл хорошо, верно? – улыбнулась Присцилла.

– Спасибо, Присцилла, – сказал Дамиан.

Берилл на секунду снова опустила голову на подушку.

– Развяжите меня, – сказала она.

Присцилла и Дамиан послушно развязали веревки, которые удерживали Берилл.