Бриллианты безымянной реки - Татьяна Олеговна Беспалова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Он нашёл эhэкээна, – проговорил Осип. – Дедушка здесь, неподалёку.
– Надо найти траву Ийе кыыл, Матери зверей, чтобы бросить её в костёр! Того, что ты успел собрать, недостаточно. А ты, мальчишка, бери берестянки с рыбой и тащи их к дедушке. Ещё нужны дрова. Побольше дров!..
Я кинулся исполнять. Выхватил у неё из рук берестянки. Рыба в них была крупной, жирной и ещё живой.
– Такая рыба должна понравиться дедушке Ийкылу! Он сразу выздоровеет! – воскликнул я.
– Я родилась черноволосой, черноволосой и отправлюсь в нижний мир, – буркнула в ответ жена Осипа. – Ишь какой! Ан дархн хоту́н ему подавай!
Она давала ещё какие-то указания, но я уже не слушал её. Гонимый беспокойством, я искал собственные меты – сломанные ивовые ветви, указывающие дорогу к умирающему медведю. Я тщетно метался по прогалине, вокруг озера с тяжёлыми берестянками в обеих руках до тех пор, пока Осип не нашёл проложенную мною тропу и не показал мне её.
* * *
Мы нашли дедушку – теперь я именно так называл рыжего медведя даже про себя – на том же месте. Теперь он лежал не на брюхе, как прежде, а на боку. Его огромная голова всё так же лежала в луже. Только уши не шевелились, и глотка его не издавала ни звука. Над телом вились рои мошкары. Тут-то я и вспомнил о накомарнике, о дневной влажной духоте и о своём страхе, позабытом после встречи с Осипом.
– Он умер! Дедушка умер!
От испуга я едва не заплакал. Горло сжала железная рука. Ах, я не плакал уже много лет. Точнее, целых семь лет, с тех самых пор, как Бог впервые взял в руки ремень со звездой на пряжке.
Я, конечно же, разрыдался бы, но Осип крепко ухватил меня за плечо. Его чёрные матовые глаза смотрели сурово.
– Не стоит реветь, ровно малое дитя. Ийкылу не так-то просто умереть. Погоди. Не надо совать ему в морду рыбу. Отойди подальше. Всё-таки это крупный зверь. И опасный. С ним следует обращаться почтительно. Сначал разведём огонь. Клади дрова на этот камень. Выбирай ветки потолще. Нам нужны угли.
Осип ловко поджёг костёр. Толстые влажноватые сучья мгновенно занялись. Пламя взметнулось. Дымный столб сначала встал вертикально, но скоро осел, начал стлаться по прогалине густым туманом. Влажные сучья оглушительно трещали, а я с опаской посматривал на медведя. Тот, казалось, крепко спал.
Сучья прогорели быстро. Осип разочарованно смотрел на пригоршню угольев.
– Что поделать! Надеюсь, этого хватит! – пробормотал он и принялся кидать на уголья пучки травы.
Теперь дым повалил клубами, окутав всё вокруг, встал перед глазами сплошной стеной, скрыв и тело спящего медведя, и Осипа, и заросли ивняка, окаймлявшие прогалину. Я видел лишь ярко тлеющие уголья. Я слышал лишь треск сгорающей на угольях травы и тихое пение Аграфены Поводырёвой, которая как раз явилась и, видимо, теперь находилась где-то рядом.
* * *
Порыв внезапно налетевшего холодного ветра разорвал дымную завесу, прижал дымный полог к земле, и я увидел, как Аграфена кормит зверя. Серебристые рыбьи тела мелькали в её руках. Она кидала мелкую трепещущую рыбёшку в открытую пасть зверя, приговаривая что-то на не понятном мне языке. Казалось, медведь заглатывает рыбу целиком. Тело его сотрясалось, будто в ознобе. Глотка издавала алчное урчание. Пока он только приподнимал голову, но туманный его взор уже прояснился. Казалось, ещё минута – и он поднимется. И тогда…
Осип отбивал ладонями ритм. Он поочерёдно прикасался ладонями к гладкой поверхности небольшого камня. Эти ритмические шлепки да звон бубенчиков, вплетённых в косы его жены, – вот и весь аккомпанемент. Женщина кружилась по-над камнями. Подол её одежды превратился в колокол. Руки в широких рукавах с узорной отделкой сделались подобны крыльям. Она то подпрыгивала, как куропатка, то кружилась, как цапля, издавая протяжные гортанные звуки.
Увлечённый, я не хотел думать о последствиях странного действа. Мне тоже хотелось танцевать или по меньшей мере, подобно Осипу, шлёпать ладонями по какому-нибудь камню. Однако поймать ритм, заданный эвенком, оказалось не так-то просто. Тогда я принялся подпевать, на свой лад повторяя слова, выпеваемые плясуньей. Аграфена подбежала ко мне, прижала пропахшую рыбой ладонь ко рту.
– Молчи. Ритуал кормления Мать-зверя – безмолвный ритуал, – проговорила она. – И не вздумай называть Мать-зверя этим словом! – Она выговорила слово «медведь» беззвучно. – Ты счастливый, потому что видишь шаманский ритуал. Мой отец – последователь и выученик Аан арыл ойууна[94]. Он научил меня искусству врачевания Мать-зверя. А ты – молчи!
И она снова принялась кружиться. Колокольчики в косах звенели. Яркие губы выпевали на первый слух нескладную, но зажигательную песню. Осип вышлёпывал по камню ускоряющийся ритм. Время от времени Аграфена останавливалась, чтобы подбросить зверю рыбки, так кидают в ярко разгоревшуюся печь поленья. И действительно, утроба Мать-зверя словно разогревалась. Теперь он мог не только приподнять голову, но и подняться на передние лапы. Шерсть его странно потемнела, сделавшись ярко-бурой, и грозно дыбылась на загривке. Задние же лапы по-прежнему не хотели ему повиноваться, и он раскачивался из стороны в сторону, раздосадованно рыча. Казалось, ещё немного, совсем чуть-чуть, пара тактов, пара рыбин, и он поднимется на все четыре лапы. И тогда…
– Медведь! Смотрите!!! Он оживает!!!
Я испугался, услышав звук собственного голоса. Замер под ледяным взглядом Аграфены. Аан дархан хотун подбежала ко мне, твёрдой рукой ухватила за ворот куртки:
– Нельзя! Повторяю, нельзя произносить это слово в Великой Чёрной Тайге. Можно говорить «дедушка». Можно говорить Эhэкээн. По-другому говорить нельзя. Понял?
Аграфена смотрела на меня с устрашающей свирепостью. Я попытался оправдаться:
– Разве это не ме…
– Нет!!! Говори «дедушка». Понял?
– Ну. Посмотри, дедушка поднялся на ноги. Вернее, встал на лапы. Он поднялся на дыбы!
Аграфена обернулась. Свирепая мина сменилась на её лице выражением благостной нежности. Так смотрит женщина на родное новорождённое дитя.
– Эhэкээн! Мать зверей! Ты жив!!! Да ниспадут на твою большую и твёрдую голову все благости Айыы!!!
На радостях ли или так полагалось по ритуалу, но Аграфена пустилась в пляс. Она снова кружилась и подпрыгивала. Снова подол её одежды принял форму колокола. Осип отбивал бешеный ритм. Тут уж и я не смог усидеть на месте, присоединился к Аграфене. Но куда мне до неё. Всё, что я мог изобразить, – всего лишь дурацкое кривляние на непослушных, спотыкающихся ногах. Всё, что
