Модель для сборки 2012 - Леонид Каганов

Инспектор собрал мои документы, перебросил через стол.

— Вижу, вам трудно решиться. Понимаю. Пока я впишу вас в очередь на общих основаниях. Но имейте в виду: у меня запрос на четверых, если до завтра вы не надумаете, боюсь, я больше ничем не смогу помочь.

Холеные пальцы поправили табличку, снова ослепив меня зайчиком.

— Ничем, — повторил он.

Дома меня ждал небольшой ураган. Анька набросилась прямо с порога.

— Ну! Не молчи же! Рассказывай!

Я легонько ущипнул ее за нос.

— Какая нетерпеливая! А мужа накормить? Накорми, напои, спать уложи, а потом — расспрашивай.

— Напоить могу, а покормить и спать — потерпишь. Забыл, что мы к Суриковым идем?

Конечно, я не забыл. Анька всю неделю только об этом и говорила — у наших друзей, Дениски и Риты Суриковых, недавно родилась вторая дочка. В начале месяца маму наконец отпустили домой, и в полный дом счастливых родителей потянулось настоящее паломничество знакомых двуполых пар — посмотреть на маленькое чудо. Не так и много нас осталось.

А собственные дети — такая редкость.

Никогда не спрашивал, есть ли у Суриковых друзья среди прогрессивных. Наверное, им тоже хотелось бы посмотреть.

— Ты долго будешь меня мучить? Говори наконец! — Анька даже ногой топнула от негодования. — Вечно ты меня дразнишь!

— Да все нормально. Заявку оставил, но ты же понимаешь, очередь очень большая. Придется подождать.

— Сколько ждать? Полгода? Ужас, если больше! А вдруг целый год, я же не выдержу!

Разве я мог сказать ей правду?

— Пока не ясно, Анютиноглазка. Желающих много, но мне предложили вариант… — я покрутил пальцами в воздухе. — Терпи, казачка, мамой будешь!

— Правда?

Я ушел в ванную, включил воду и сделал вид, что не расслышал. Предложение радужного инспектора Васили мне активно не нравилось.

Аньке хватило информации, чтобы всю дорогу болтать не умолкая о том, как мы будем жить втроем, что нужно переделать в маленькой комнате, которую мы уже много лет, не сговариваясь, называли детской.

Суриковы встретили нас радушно, но с некоторой долей усталости. Мы были допущены лицезреть сокровище, только в масках, конечно, чтобы — боже упаси! — не занести какую-нибудь инфекцию.

Малышка выглядела сытой и довольной. Она задорно улыбалась нам слюнявым ротиком, нисколько не испугавшись очередной делегации новых лиц. Потом Суриковы, конечно, плюнули на строгости, и Аня с Ритой снова отправились гукать и умиляться. Даже, по-моему, кормили вместе — в смысле кормила Рита, а Аня только держала, но была на седьмом небе от счастья.

Дэн пока предложил сыграть пару партий в новую настолку, и через пять минут мы уже азартно стучали фишками. Он играл хорошо и, честно скажу, выглядел вполне довольным жизнью.

Я ему страшно завидовал.

Две дочки — свои, не приемные! — настоящая, полная семья. Суриковы лет на пять нас постарше, но первая дочь уже почти взрослая, а теперь появилось еще и второе, маленькое солнце этой семейной вселенной.

— А где Стаська? — спросил я. — Давно ее не видел.

— Э-э, — Денис чуть поморщился. — С подружками где-то болтается. Мы ей в последнее время не слишком интересны, переходный возраст, «я теперь взрослая, решаю сама» и все такое. Психолог сказал: не мешать. Мол, перебесится, повзрослеет, все войдет в норму.

Он замолчал, нервно перетасовал карточки, зачем-то поправил и так идеально расставленные фишки. Что-то удержало меня от дальнейших расспросов, особенно насчет подружек. Сейчас у этого слова слишком много новых значений.

Раскрасневшаяся счастливая Анька появилась только через два часа, когда мы заканчивали то ли третью, то ли пятую по счету партию.

Она с заговорщицким видом толкнула меня локтем:

— Я сказала Ритке!

Сначала я не понял. Увлекся игрой, да и соображалка под вечер начала тормозить.

— О чем?

— О приемыше, глупый! Я сказала, что у нас тоже скоро будет маленький!

Чуть позже, когда мы возвращались домой, она как будто встрепенулась. Сначала долго возилась на заднем сиденье, не решаясь спросить, потом все же выпалила:

— Ты ведь не против, что я проболталась? Ритке-то можно сказать, она точно завидовать не станет!

— Не рано? Мне еще даже подтверждение не пришло.

Анька наклонилась вперед, положила голову мне на плечо и жарко, щекотно прошептала:

— Но ведь будет, да? Скажи честно: будет?

Ну что я мог ей ответить?

— Не волнуйся, милая. У нас есть хороший шанс, только придется немного подождать. Потерпи, пожалуйста, я все улажу.

— Вууух! — выдохнула она и снова откинулась на спинку. — А как мы его назовем?

Утром я отправил заявление в Ювенальную палату. По дороге на работу позвонил инспектору Васили. Тот прямо расцвел:

— Прекрасно, я ждал, что вы именно так и поступите! Сегодня же поставлю вас в очередь с пометкой о возможном изменении индекса. Помните, чем чаще вы будете ходить на заседания, тем быстрее он будет расти. Все зависит только от вас.

Первое слушание я помню смутно. Дело казалось крайне простым: отец грубо обращался с ребенком при полном попустительстве матери. Сторонник здорового образа жизни, всяких там зарядок на свежем воздухе, обливаний и бега трусцой, он не слишком церемонился с сыном. Отказался от прописанных врачом биодобавок, вывозил коляску на улицу в любую погоду, на ночь оставлял в детской открытую форточку.

Показания соседей, врачей и ювенального инспектора звучали достаточно убедительно, обвинитель вызывал их по очереди, нарисовав в итоге жуткую картину. Я, правда, так и не понял, заболел ли в итоге бедный малыш, и — если нет — то почему методы оздоровительного папаши названы преступлением?

По совету Васили я пришел на последнее, вердиктное заседание и подумал, что другие, куда более тяжкие обвинения были выдвинуты раньше. Да и в новые-то я особо не вслушивался, на работе, как всегда, синим пламенем горели все графики — и мысли мои целиком занимал проблемный объект, а не чужие воспитательные эксперименты.

Само собой, мой ребенок будет расти совершенно в других условиях.

Заключительная речь обвинителя расставила все по местам, и мы, присяжные заседатели, проголосовали за лишение родительских прав и передачу настрадавшегося младенца в приемник.

Растерянный отец — я даже не запомнил его фамилии — о чем-то умолял с трибуны, кричал и требовал справедливости. Рядом плакала навзрыд маленькая женщина, хватала за руки судейских и просила снисхождения.

Я вышел из зала через заднюю дверь, специально предназначенную для присяжных.

Мой индекс социальной значимости поднялся почти на пятьдесят пунктов.