Вечный зов. Том I - Анатолий Иванов

— Ну что ж, и хорошо. Я очень рад, — сказал Кружилин. А про себя подумал: «Насчёт Назарова».

— Но, зная положение дел в области с размещением эвакуированных предприятий, я тебе вот что скажу… В землянках людей, конечно, нельзя долго держать. Вы двенадцать бараков строите по сорок комнат, ждёте ещё много леса. Только вряд ли дождётесь.

— Почему? — спросил Кружилин.

— А ты как думаешь? — сдержанно проговорил Субботин.

— Понятно…

— Да, эвакуация продолжается, — мягко заговорил Субботин. — Прибывающие на новые места заводы, фабрики надо пускать в ход. А ваш завод что же — уже действует, уже даёт продукцию.

Снег то переставал, и тогда открывались побелевшие просторы, виднелись по сторонам заснеженные холмы, то снова начинал сыпаться гуще прежнего.

В воздухе всё холодало. Карька затащил ходок на вершину увала и пошёл вниз веселее. Справа осталась Звенигора, невидимая сейчас за сплошной качающейся серой стеной падающего снега.

Свежий снег, видимо, волновал жеребца, он мотал головой и фыркал, старался временами перейти даже на рысь. Но Кружилин каждый раз легонько сдерживал его.

Колёса оставляли на дороге чёрные рваные колеи. Впрочем, снег тут же забеливал их, засыпал.

Впереди послышались неясные, приглушённые сперва голоса, свист, какие-то выкрики. Всё это приближалось, ползло навстречу, потом взлетел, покрывая разноголосый шум, чей-то голос:

— Н-но, соколики-и!.. Веселей, веселей! Подмогай, подмогай шибче — только на увал вытянуть! Н-но-о!..

Голос был мальчишеский, звонкий, он легко прокалывал снежную коловерть и звенел под капюшоном Кружилина, как под колоколом. Сквозь снежную карусель показалась бричка, за ней, как в тумане, замаячила другая, ещё дальше зачернелась третья…

Навстречу Кружилину и Субботину карабкался на увал целый обоз. Измазанные снегом лошадёнки, припадая на передние ноги, с трудом тащили гружёные, прикрытые брезентом брички. Клейкая грязь со снегом наматывалась на колёса, лошади выбивались из сил, каждую бричку подталкивали двое-трое ребятишек-подростков. Кто в чём — в сапогах, в ботинках, в шапках, в фуражках, тоже густо облепленные мокрым снегом, они орали, свистели, размахивали бичами.

— Хлеб, что ли, везут? — спросил Субботин.

— Кажется.

— Откуда?

— Из «Красного колоса». Ихние лошади… Только кто это выдумал — одних ребятишек пустить в такую погоду?! — Кружилин натянул вожжи, соскочил с ходка. — Сто-ой!

Обоз продолжал двигаться.

— Стой, говорю…

— Что ты кричишь? — спросил подошедший от ближайшей брички мальчишка лет двенадцати-тринадцати, с бичом, в старой, не по росту, тужурке. — А-а… Сто-ой, ребята-а…

Обоз остановился. Со всех концов начали подходить такие же ребятишки, окружили толпой.

— Ты знаешь меня? — спросил Кружилин.

— Видал, как же… Мы хлеб на элеватор везём.

— Вижу. Кто старший?

— Я.

— А ты-то кто? Чей будешь?

— Савельев я. Володька. А что?

— Взрослые есть с вами?

Расталкивая ребятишек, к ходку протиснулся щупленький бородатый старичок в зипуне, в мокрой шапчонке, вытянув шею пытался разглядеть Кружилина.

— Что за начальство тута? А-а, райкомовское…

— Здравствуй, Петрован Никифорович. А я думал — одних ребят послали.

— Дык Панкрат с греха с имя сбился, — ткнул Петрован Головлёв кулаком куда-то в сторону. — Куды, грит, в такую погоду хлеб везти? Оно, правда, как выехали, снегу-то не было ещё…

— У нас обязательство такое — к двадцать второму октября сдать пионерский хлебный обоз для Красной Армии, — сказал Володька. — Это наш класс, — кивнул он на ребятишек. — Мы серпами целую полосу выжали, в снопы связали. И обмолотили сами, провеяли… Сегодня — со школы отпросились, последний срок потому что…

— Дык я и говорю — председатель наш с греха сбился, — опять заговорил Головлёв. — Потом рукой махнул: поезжай, грит, с имя, Петрован…

— Понятно… Прежде чем назад ехать, обсушитесь в элеваторной дежурке.

— Само собой…

— Назаров где? В Михайловке?

— Не, он на второй бригаде. Там скырду вчерась молотить разчали, а тут ночью дождь полил. Ну, бабёнки растерялись. Чуть не угробили скырду-то, не промочили. Ладно Панкрат прискакал как очумелый, заставил соломой сверху завалить скырду. Сам стоял под дождём, вершил… Зверем рыкал на всех сверху-то. Потом этот обоз отправил да спать лёг. Можа, проснулся уж.

Пока старик выкладывал всё это, обоз тронулся, загикали, закричали ребятишки.

— Вы прямо туда и айдате, на вторую бригаду…

— Туда и поедем, — сказал Субботин и закрыл глаза, будто задремал. До самого конца пути он не проронил ни слова.

Вторая бригада колхоза «Красный колос» — несколько деревянных строений, почерневших от времени, прилепившихся на самой кромке леса: два жилых дома — для полеводов и животноводов, стряпка, амбар, хозяйственный сарай, пригон для скота и огромная тёплая рига. На запад расстилалась степь, пахотные земли, которые ограничивались Громотухой и Звенигорой. Дальше, за горой и речкой, были земли другого колхоза, который назывался «Красный партизан». На восток шли леса с озёрами и болотами. Лес испокон веков называли тайгой, хотя километров на пятнадцать вокруг, кроме берёзы, осины да редких небольших сосенок, ничего не было. Настоящая тайга начиналась дальше, к востоку, за Журавлиными болотами, за Огнёвскими ключами. Земли за озером, на берегу которого когда-то была заимка Кафтанова, отходили третьему колхозу.

Пригон для скота — большой, огороженный жердями квадрат земли — был заснежён и пуст: скот держали тут только летом. Но вокруг риги суетились люди. От чёрного широкого зева её ворот до открытых дверей амбара были настланы плахи. По этим плахам женщины беспрерывно катили тачки, в каждой тачке лежало по мешку с зерном.

Когда Кружилин с Субботиным подъезжали к бригаде, снег прекратился — сразу посветлело, горизонты распахнулись. Земля, ещё сегодня утром чёрная, унылая, обессилевшая, от края до края помолодела и обновилась. Укрытая первым, ослепительной белизны снегом, она будто вздохнула облегчённо и, как человек, наработавшийся за день и добравшийся наконец до постели, затихла… Боясь шевельнуться, боясь нарушить этот первый, ещё не крепкий, но самый сладкий и пленительный сон земли, безмолвно стояли деревья с отяжелевшими, заснеженными ветками. Безмолвно плавали где-то между серых облаков побелевшие утёсы Звенигоры. Утёсы то виднелись сквозь клочья туч, то исчезали, и казалось, каменные великаны кланяются земле, свершившей то, что положено свершать ей от сотворения мира каждый год, — весной, проснувшись, зацвесть, всё лето зреть и наливаться силами, а осенью радостно и щедро рожать и, обессилев, ложиться под снег и копить всю зиму новые жизненные соки.

Панкрат Назаров действительно спал на деревянном расшатанном топчане, прикрывшись тулупом. В доме топилась печь, возле которой грузная деваха мыла в тазу картошку. Увидев вошедших, она молча подошла к топчану, вытирая об фартук на ходу руки.

— Вставай, дядя Панкрат. К тебе приехали…

Председатель колхоза поднялся, спустил с топчана голые жилистые ноги, закашлялся. Глянув в окошко, он перестал кашлять, по его измятому лицу скользнуло что-то вроде улыбки.

— Зима-матушка, слава тебе, господи… — И только после этого поднял глаза на вошедших. — А-а, вон кого бог послал… Милости просим! Тонька, приставь чайку нам…

— Пейте, вон полная чугунка кипятку. — Девушка легко выволокла ухватом из печки двухведёрный чугунище, поставила на стол три жестяные кружки, синюю чашку с мёдом. — Пейте, а я в стряпку пойду, баб кормить.

— Ступай, ступай, — махнул ей Назаров. И пояснил Кружилину с Субботиным: — Семена вчерась заставил бабёнок молотить. А тут дождь хлынул. Едва не угробили семенную скирду-то, язви их… — И, видимо подумав, что приезжим непонятно, как они чуть не угробили семенную скирду, добавил: — Потому что бабьё несмышлёное — визгу много, а толку мало.

— Мы знаем, — сказал Кружилин. — Петрована Головлёва на увале встретили с ребятишками.

— А-а… — мотнул жиденькой бородёнкой Назаров. — Так вот и живём.

И принялся обматывать ногу портянкой.

Тонька-повариха перелила кипяток в ведро, оставив немного в чугунке, взяла таз с вымытой картошкой и пошла. Субботин открыл ей дверь. Девушка взглянула на него с неловким изумлением и даже покраснела.

Потом Назаров, Кружилин и Субботин молча пили чай, макая ломтями свежего пшеничного хлеба в чашку с мёдом.

Окончив чаепитие, Назаров подождал, пока допьют из своих кружек гости. И сказал, опять поглядев в окно:

— Хорошо зима легла. Не на сухую землю. Ну, так с чем пожаловали? Какой мне бок подставлять?

— Ты уже приготовился подставлять?

— От начальства чего хорошего дожидаться? — усмехнулся Назаров.