Кречет. Книга IV - Жюльетта Бенцони

Жюдит хрипло вскрикнула, и вдруг тело ее расслабилось, и она отдалась во власть обжигающей волны страсти… милосердной волны.

УГРОЗА

Розовая заря окрасила холодный серый рассвет, осветила атласную гладь моря, отливающую перламутром, как горлышко голубки. Подул легкий ветерок, пробежал рябью по атласу, зашумел листьями черных кокосовых пальм, взметнувших высоко в небо свои пушистые кроны. Кислый запах пороха рассеялся, снова вернулся аромат влажной земли, спящего моря. Жиль спокойно протянул свой пистолет подбежавшему де Ла Валле, потом надел камзол. На другом конце поля, под стенами старого форта Вобан, суетились люди в мундирах, сгрудившись вокруг раненого, который громко стонал.

— Никогда не видел такого меткого выстрела, — проговорил, задыхаясь, Ла Валле. — Пистолет так и разлетелся на куски у него в руке…

Пройдет немало времени, прежде чем он сможет держать оружие…

— И ласкать женщину! — саркастически добавил Турнемин. — Очень хорошо. Вряд ли он захочет продолжить дуэль. Разве что другой рукой владеет не уже.

— Редко кто одинаково хорошо стреляет с обеих рук.

— Лично я запросто. Вы представить себе не можете, какие акробатические трюки приходится выделывать, когда воюешь против индейцев.

Ну что же, дело сделано, можно и позавтракать.

Я умираю с голоду. А вы?

— Я тоже. Но сначала вам надо подписать протокол… и поинтересоваться самочувствием противника, как того требуют правила хорошего тона. Это будет достойный жест, и, кроме того, — добавил, смеясь, Ла Валле, — всегда приятно посмотреть, как корчится твой обидчик.

С формальностями покончили быстро. Жиль на минуту склонился над белым, как его рубашка, Рандьером, лежавшим на запятнанной кровью траве. Военный хирург, которого успели привести секунданты, забинтовывал ему руку или то, что от нее осталось.

— Надеюсь, это послужит вам уроком, — сказал полусерьезно, полунасмешливо Жиль. — Я, со своей стороны, совершенно удовлетворен и желаю вам быстрого выздоровления… и хорошего путешествия — вы ведь плывете во Францию вместе с господином де Ла Люзерном. Мое почтение, господа, — распрощался он с остальными.

И, взяв под руку своего друга, он вернулся к рощице, в которой они оставили лошадей. Следом шел Анри де Селюн, несмотря на свою обычную невозмутимость, проникшийся большим уважением к человеку, так мастерски владеющему пистолетом.

— Пожалуй, я попрошу нового губернатора, господина де Венсана, назначить вас главным наставником молодых офицеров в стрельбе, — воскликнул он. — Думаю, каждый захочет у вас поучиться…

— Бога ради, пощадите мою скромность, дорогой друг. Пусть мои маленькие таланты останутся при мне, я приберегу их для врагов. А теперь, пошли, выпьем горячего кофе в «Брюло Меркадье». Вкуснее, чем там, его нигде не готовят.

— Хочется верить, — отозвался Жеральд. — Ведь это я поставляю кофе Меркадье.

Усевшись на террасе, увитой с трех сторон виноградом, все трое основательно закусили и выпили по несколько чашек знаменитого кофе с ромом, составившего репутацию Меркадье: он не жалел рома и выбирал самый крепкий, чтобы хорошо горел.

Жиль чувствовал себя прекрасно в это славное утро. Всегда особенно остро ощущаешь аромат и вкус жизни, когда заглянешь, хоть на миг, в глаза смерти. Ночь любви в объятиях Жюдит подарила ему достаточно ясную картину того, что могло бы быть счастьем. К собственному удивлению, он вновь познал всю прелесть их первой ночи в Версале, с той разницей, что теперь ему не приходилось пробуждать к любви юную девушку.

Стонавшая под его ласками Жюдит стала великолепным инструментом любви, страстной женщиной, горячей, как красавица графиня де Бальби, необузданная любовница, оставленная им во Франции.

Добираясь к месту поединка, он все время видел перед собой очаровательную картину: Жюдит спит на измятых простынях, свесив пышные волосы до самого пола. Припухшие от поцелуев губы улыбаются, когда его рука осторожно, как морская звезда, опускается ей на грудь. Во время дуэли он был внешне совершенно спокоен, а на самом деле кипел от гнева и нетерпения. Не отказываться же ему, в самом деле, от таких радостей только потому, что этот нахал хотел их присвоить… Вот и теперь, рассеянно вставляя редкие реплики в беседу друзей, он думал, что, если повезет, он застанет ее все еще в постели, сможет разбудить и разделить с ней бурлящую в нем радость жизни… После этой ночи он даже решил, что прекрасное тело Жюдит — лучшее противоядие от его невозможной любви к Мадалене…

Ему не терпелось вернуться в свой райский уголок. Обильный завтрак и горячий кофе вновь пробудили в нем страсть, и под тем предлогом, что у него якобы назначена встреча. Жиль прервал ленивый отдых в сигарном дыму, всегда следовавший на Санто-Доминго за дневными трапезами. Оставив своих секундантов и дальше прохлаждаться в тени виноградной лозы и наблюдать кипучую жизнь порта, Турнемин вскочил на Мерлина и поскакал обратно на набережную Вильвер.

Ла Балле, с роскошной гаванской сигарой во рту, снисходительно провожал его взглядом.

— Тем, кто только что прибывает на остров, всегда кажется, будто нужно без конца что-то делать! — вздохнул он. — Интересно, сколько пройдет времени, пока Турнемин поймет, что здесь можно просто наслаждаться жизнью и никогда не следует торопиться… ни в чем. Разве что выпить заказать? Еще по одной?

Анри де Селюн, пребывавший в блаженном состоянии — куда только делась его скованность? — лишь опустил веки в знак согласия, потом устроился еще поудобней и стал наблюдать за цепочкой рабов, которая как раз покорно потянулась из карантинных бараков, где их после продолжительного плавания приводили в божеский вид, к крытому рынку — теперь пышущих здоровьем невольников можно выгодно продать…

Вернувшись домой. Жиль обнаружил лишь Зебюлона и Жюстена, укладывавших чемоданы в экипаж. Чернокожий слуга объяснил, забавно коверкая слова, что хозяйка уехала на плантацию, верхом, как только вернулся Зебюлон, которого она посылала узнать потихоньку, чем кончился поединок.

— Она ничего не говорила?

— Нет… Да! Говорить… Она говорить: «Хорошо..»

Жиль разочарованно и недовольно пожал плечами и на всякий случаи поднялся в спальню жены: вдруг она оставила ему записку? Но вместо записки он нашел Фаншон. Утреннее солнце заливало комнату светом, слышалось пение птиц — и больше ни единого звука: горничная стояла совершенно неподвижно у разоренной постели. Она не заметила, как неслышной походкой, усвоенной у индейцев, в спальню вошел хозяин — все стояла и смотрела, думая, вероятно, о чем-то горьком, и по щекам ее текли слезы…