О душах живых и мертвых - Алексей Новиков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Николай Соломонович не называл имени мстителя, но кто-то невидимый, не покидавший его ни на минуту, нашептывал ему соблазнительные мысли.
Мартынов прибавлял шагу, искуситель не отставал. Нет и не будет другого случая, чтобы вернуть признание света. Но тут Николай Соломонович окончательно терял самообладание. Плевать ему на это презренное сборище самодовольных и пресмыкающихся тупиц! Его может спасти только благоволение императора. Теперь мысль несется стремительно: кажется, он стоит на верном пути именно к этой цели…
Прогулки майора Мартынова продолжаются. Знойный июль не дает пощады даже ночью. Мучают мысли, мучает бессонница, давят кошмары. Благоволение императора? Конечно, спасение в нем. И все-таки ни на что не может решиться Николай Соломонович.
Глава третья
Где-то по дороге к Тифлису двигалась экстра-почта из Петербурга. В казенном пакете за тяжелыми сургучными печатями странствовала бумага о Лермонтове, подписанная Клейнмихелем. Еще никто не читал повеления императора. Еще не истекла отсрочка, предоставленная судьбой поручику Тенгинского полка.
Но вдруг по собственному почину забеспокоилось начальство в Ставрополе. Не помогло на этот раз даже медицинское свидетельство, выданное Лермонтову. Пятигорский комендант получил приказ в категорической форме: поручику Лермонтову надлежало немедленно покинуть Пятигорск и следовать в отряд генерала Галафеева. По установленному порядку он мог задержаться только на несколько дней в Железноводске – здесь заканчивали лечение водами.
Словом, ставропольское начальство, не ведая того, еще раз нарушало монаршую волю: поручика Лермонтова отсылали подальше от Тенгинского полка.
Отъезд Михаила Юрьевича из Пятигорска был назначен на пятнадцатое июля. За день до этого решили устроить прощальную вечеринку у Верзилиных. А пока что, как всегда, собрались у Лермонтова. Когда пришел Мартынов, живо обсуждали новость и на чем свет стоит ругали пятигорского коменданта: совсем старик от рук отбился, заводит небывалые строгости.
– В чем дело? – спросил, не поняв, Николай Соломонович.
– Счастлив ты своей отставкой, – объяснил ему поэт, – можешь жить в Пятигорске, сколько пожелаешь… хоть до смерти.
Мартынова внутренне передернуло: с каким умыслом ему опять напоминают об отставке? Но он отвечал шутливо:
– А разве у тебя, Михаил Юрьевич, нет той же приятной возможности?
– Пятигорск отныне закрыт для меня начальством – приказано ехать. Да, кстати, завтра собираемся у Верзилиных последний раз.
Разговор снова стал общим. Вскоре сели за карты. Мартынов не играл. За ужином его не было.
Дома, лежа в постели, он думал об одном – в распоряжении остаются считанные часы.
Он слышал, как совсем поздно вернулся Глебов. Сон так и не приходил. Вместо прежнего хаоса в мыслях была полная ясность. Должно быть, он давно знал – вместе с отъездом Лермонтова исчезнет последняя возможность сыграть ва-банк. Судьба подталкивает и торопит.
Если в Пятигорске, предположим, на дуэли грянет пистолетный выстрел, какое эхо отзовется в Петербурге! Конечно, о нем, Мартынове, заговорят, о нем, конечно, вспомнят. А государь? Говорят, он беспощаден к дуэлянтам. Но дуэль дуэли рознь. Что бы ни случилось, имя майора Мартынова будет произнесено в Зимнем дворце… Ва-банк!
Утром, за завтраком, Глебов долго размышлял, чем заполнить время до вечера, но, кроме обеда в ресторации, ничего придумать не мог.
– Тоска! – вздыхал он. – Все осточертело…
– Как? Даже Наденька Верзилина? – удивился Мартынов.
Глебов, хлебнувший накануне лишнего, был явно не в духе.
– Все осточертело, – повторил он. – Лермонтову и тому позавидуешь. Хоть не своей волей, а все-таки куда-то едет.
– Кто же препятствует тебе предпринять любой вояж?
– Кто? Разумеется, никто. А вот сижу на этих проклятых водах, хотя не пью их по святому убеждению. И водка тоже надоела… Ты у Верзилиных сегодня будешь?
– Не знаю, – неопределенно откликнулся Николай Соломонович. – Тоже все приелось. Опять пойдут карикатуры Лермонтова да смешки…
– А тебе что?
– Разумеется, ничего. Но, право, надо бы Лермонтову знать меру в шутках…
Глебов посмотрел на собеседника.
– Да кому же мешают его шутки? Или ты тоже встал сегодня с левой ноги?
– Может быть. И потому вовсе не имею охоты пи к карикатурам, ни к шуткам, свидетельствующим не столько об остроумии, сколько о назойливости Лермонтова…
– Вот привязался! Никак не ожидал такого спича в честь отъезжающего.
– Просто к слову пришлось, – объяснил Мартынов.
Приятели кончили завтрак. Глебов куда-то собрался. Мартынов остался дома.
Не зря заговорил он о карикатурах Лермонтова. Очень полезно, чтобы Глебов в случае нужды припомнил утренний разговор.
Вечером у Верзилиных произойдет самая обыкновенная офицерская ссора. Нечего давать пищу крикунам, они и так охочи поднимать шум в журналах по всякому поводу. Но Николай Соломонович не доставит им этого удовольствия. Даже наоборот. Разнузданным либералам придется конфузливо молчать. Их хваленый поэт Лермонтов ввяжется в банальную историю. Будет именно так и только так. Одному императору доверит истину майор Мартынов, если понадобится. Но вряд ли это будет нужно. Император сам знает, кто таков Лермонтов.
Николай Соломонович не испытывал никакого волнения. Конечно, он рискует. Но в какой игре нет риска? Впрочем, и риск был, кажется, небольшой. История лермонтовской дуэли с де Барантом была ему хорошо известна. А пистолет, обращенный в сторону от противника, не грозит неприятностями… Конечно, Лермонтов может изменить тактику, но это означало бы измену собственным убеждениям.
Чем ближе была встреча, тем яснее становились мысли Мартынова. Все обдумано. Карта пришла.
– Ва-банк!
Было восемь часов вечера, когда Николай Соломонович медленно перешел двор, направляясь к Верзилиным.
Танцы были в полном разгаре. В маленькой гостиной было так тесно, что запоздавший гость мог с трудом добраться до любимого места у рояля.
– Боже, какой у вас сегодня мрачный вид! – приветливо улыбнулась ему Наденька Верзилина, пролетая мимо Мартынова со своим кавалером.
Мартынов поклонился ей, не ответив на улыбку. Он переводил угрюмый взор с одного гостя на другого.
– Мартынов встал сегодня с левой ноги, – пробасил корнет Глебов, – берегитесь, господа!
– Не паясничай! – оборвал его Николай Соломонович.
А Глебов, словно хотел услужить ему, продолжал, уже будучи в приподнятом состоянии:
– Берегитесь, господа! Наш черкес не пьет сегодня ничего, кроме крови…
Танцы продолжались. Мартынов молча наблюдал. Он наблюдал за всем, что происходило в гостиной, но чаще всего незаметно поглядывал на небольшую группу, расположившуюся у ломберного столика в противоположном углу комнаты.
«Роза Кавказа» только что поблагодарила молодого офицера, отчаянно вертевшего ее в вальсе. Лермонтов, до сих пор не принимавший участия в танцах, встал и поклонился ей, приглашая вальсировать.
– Михаил Юрьевич! Пощадите… Я так устала! – отвечала, обмахиваясь веером, Эмилия Александровна.
– Прошу вас, пожалуйста! – настаивал поэт.
– Не могу. Лучше не просите! – Девушка обратилась к Пушкину, сидевшему рядом: – Лев Сергеевич, вступитесь за меня…
Пушкин весело глянул на Лермонтова.
– Неожиданное и полное фиаско, Михаил Юрьевич! Вам остается взять реванш в картах.
– К вашему сведению, несносный картежник, – перебила Эмилия Александровна, – никаких карт сегодня не будет.
– Тогда зачем же я здесь? – Лев Сергеевич глянул на девушку с комическим отчаянием.
Лермонтов все еще стоял перед ней.
– Вы не откажете мне, – поэт говорил не то шутя, не то серьезно, – если я попрошу вас последний раз в моей жизни…
– Ну, если так, тогда извольте, – со смехом отвечала Эмилия Александровна. – Кто же может отказать в подобной просьбе?
Они пошли вальсировать. Лермонтов долго не отпускал свою даму. Он танцевал с видимым наслаждением, но после этого уже не принимал участия в танцах. Вернувшись на место, поэт поднял крышку ломберного стола и стал чертить мелом на сукне какие-то карикатуры.
Эмилия Александровна с любопытством заглядывала через его плечо. Лев Сергеевич Пушкин сопровождал каждый набросок короткими репликами.
Лермонтов рассеянно стер мел. Оглядел гостиную. На сукне в несколько штрихов появился новый набросок. Силуэт Мартынова в грозной папахе был доведен до предела выразительности. Эмилия Александровна хохотала, всплеснув руками.
– Господин Кинжал… – начал Лермонтов.
В это время князь Трубецкой, сидевший за роялем, вдруг оборвал игру. Слова поэта прозвучали неожиданно громко, на всю гостиную.
Мартынов быстро подошел.
– Сколько раз я просил вас, – резко обратился он к поэту, – прекратить ваши шутки, особенно при дамах!
