Эхо драконьих крыл - Элизабет Кернер

Мысли ее оборвались, словно их перерезало острым когтем. Позднее я узнал, что она вновь впала в забытье. Я надеялся, что ее молчание было вызвано лишь стремлением облегчить боль. Но я прекрасно знал, что крик ее — да и большую часть из того, что она мне говорила, слышали все, кто присутствовал на Совете.

Ришкаан, самый старший из присутствующих и давний мой противник, проговорил от лица-всех остальных:

— Акхор, что это было? Или кто?

«Это была моя госпожа, — услышал я голос собственного сердца. — Своей храбростью она уличила меня в малодушии». И как мог я прежде позволить, чтобы в моей голове родились столь недостойные мысли! Привычка и древние устои глубоко пускают в нас корни; однако старые образцы можно разрушить.

Мысли наши неподвластны нам. Мы лишь можем решить, что нам с ними делать.

Я воззвал к ней, не зная, слышит ли она меня.

«Будь храброй, моя Ланен. Ты воистину Ланен Кайлар, Ланен Скиталица, — последовав по зову своего сердца к неведомой земле, ты обнаружила, что такое же сердце бьется и в другой груди. Мы предназначены друг для друга — это так же верно, как и то, что я — Кхордэйшкистриакхор из Большого рода. Это не сон. Поправляйся. Я вернусь к тебе, как только смогу».

Мне даже не верилось, что она способна на такое мужество. Несмотря на то, что она, изнывая от боли, лежала сейчас в тысячах лигах от дома и от своих родных, ослабевшая и израненная до полусмерти, а все потому, что помогла тем, кто сейчас собирался ее судить, стенания ее были вызваны лишь страшными муками тела. Покуда я сам не упрекнул ее в том, что она ослабела душой. Она способна была перенести все что угодно, только не это.

И, словно эхо дальнего воспоминания, я услышал шепот песни, что сложили мы с ней. Красота этого творения растопила мне сердце. Откажись я от нее, тем самым я навсегда отрекся бы и от себя самого.

Я глубоко вдохнул, собирая в себе Огонь. Пусть же они узнают всю важность этого события!

— Пусть начнется Совет! — провозгласил я, вместе со словами выдохнув и Огонь, который устремился к дальнему своду пещеры.

Дыхание Огнем священно для моего народа — к нему прибегают только во время боя, либо же когда мы обращаемся к Ветрам или освящаем какое-нибудь деяние. Пусть они знают, что и это событие освящено.

— Я, Акхор, называемый Серебряным царем, именем своих предков приветствую всех вас! Рад встрече, родичи мои!

— Здравия тебе, государь Большого рода! — ответили они в один голос.

Эхо пещеры многократно отразило их приветствие, и оно прокатилось тысячей голосов. Сердце мое сжалось при этом от гордости за их силу и от понимания, что мне, быть может, никогда уже не суждено будет услышать это вновь.

— Ответь мне, Акхор, — нетерпеливо повторил Ришкаан, нарушая заведенный порядок. — Кто это был? Была ли это та гедри, чей голос мы слышали пару дней назад?

— Родичи мои, я созвал вас сюда, чтобы поведать о том, что было сделано мною и этой дочерью гедри, чей голос, преисполненный боли, вы только что слышали и которая два дня назад послала нам предупреждение. — Я принял величавый вид, выражающий власть. — Знайте же, родичи, что отныне жизни наши переменились из-за того, что сотворил я и сделала она. Ныне все Ветры веют холодом, но истинны слова, гласящие, что на исходе зимы приходит теплый весенний Ветер.

В ответ на мои речи среди присутствующих разнесся недоуменный ропот.

Я не обратил на него внимания.

— Первая моя новость касается клана Шикрара. Миражэй родила малыша, замечательного сына. Оба они сейчас находятся в Родильной бухте, с ними все хорошо. Госпожа Идай осталась при Миражэй, она исполняла обязанности родильной сестры; Кейдра также находится при них, одаривая свою семью пылкой любовью.

Это действительно было новостью, приятной и неожиданной. Некоторые рассмеялись, вспомнив, с какой гордостью Шикрар отзывался о своем Кейдре. Большинство так или иначе знало о страданиях Миражэй, и многие восторженно замерли, объятые Удивлением.

— А разве Шикрар не с ними? — спросил кто-то.

— Он остался за стража у Рубежа, — ответил я. — Я знаю, что к тому вопросу, который я намерен изложить сейчас вам, он относится вполне благосклонно, по крайней мере к определенной его части. Я не могу пока сказать подобного о ком-то еще из рода, за исключением себя самого и двоих из тех, что остались в Родильной бухте. Впрочем, я начинаю с конца.

Высоко держа голову, я обращался ко всему Большому роду — к подобной же манере я прибегал не раз. Позже мне рассказывали (сам я этого тогда не заметил), что голос мой изменился, пока я говорил. Он сделался более низким и чистым — не таким громким, как был до этого, но гораздо более впечатляющим.

— Внимайте же, родичи мои! У меня есть, что вам поведать, — это рассказ о невероятных грезах и счастливом пробуждении, об опасной жертве и любви, превосходящей всякое воображение. Внимай, славный род мой! Это — рассказ про Акхора и Ланен.

Я рассказал им все.

Все. От своих вех-грез до нашей первой с ней встречи; об их беседе с Шикраром и о том, как она предупредила его об опасности, благодаря своему умению пользоваться истинной речью, что для всех было вполне очевидным, но все еще казалось невероятным. Поведал я и о нашей третьей встрече: о том, как я решил увидеться с ней, никому ничего не сказав, и эта наша встреча спасла ей жизнь.

Собравшись с духом и вознеся мольбу Ветрам, я поведал затем о наших с ней отношениях: как, вопреки всякому здравому смыслу и разумению, мы обнаружили, что испытываем взаимно нежные чувства. Стараясь не пропускать ничего важного, я рассказал, как мы летели с ней к моему вех-чертогу, и собирался было уже поведать о полете наших душ, но тут, по воле некоего благодушного Ветра, мне мысленно представилось всеобщее смятение, к которому, скорее всего, привела бы эта часть рассказа. Я понял, что лучше приберечь столь горячую и опасную тему под конец, когда им будет известно о моей избраннице побольше.

Тогда я стал рассказывать о том, как прибегнул к Упражнению Чистой Мысли, как получил ответ и от Ветров, которых почитаем мы, и от Владычицы, которой поклоняются гедришакримы. Это вызвало громкие обсуждения. Бывало, что Ветры и раньше обращались к нашему народу, однако этого не случалось уже на протяжении многих столетий. Я расслышал, как по гроту разнеслось слово «знамение». Мне было известно, что некоторые действительно все еще видели во мне, родившемся с кожей цвета серебра, некое знамение для Рода.

Обстоятельства, заставившие меня отправиться к Родильной бухте, были многим известны. Шикрар наверняка повсюду меня искал, а Идай отослала старших жен прочь, едва поняла, что они знают не больше ее самой (Идай была второй по старшинству после Шикрара и могла приказывать остальным). Я был рад тому, что сейчас голоса Идай не было слышно, однако понимал, что обязанности родильной сестры — дело ответственное, являющееся первой необходимостью сразу после родов. А обо мне она могла рассказать Совету и позже.