Пирамида. Т.1 - Леонид Леонов

Но как ни старался сладостными воспоминаньями изгнать из памяти последнее приключенье, память упорно возвращалась к нападавшему на него фантому... Всякий населяет свою окрестность родственными ему видениями, — вот и о.Матвей весьма долгое время почитал доносившиеся в Старо-Федосеево и описанные ранее стон и скрежет зубовный отголосками некой предвечной, в канун после последнейших времен обострившейся битвы на запредельных плацдармах неба. С годами, особенно после тяжкого семейного потрясения позапрошлой осенью, понял и он, что не призраки сражаются кругом, а только люди, но и тогда, по неспособности постичь умом бушевавшую в России политическую доктрину, он стремился упростить ее до наглядности детского рисунка. Все же, несмотря на ее вполне земное содержание, апокалиптический багрец почудился о.Матвею на плечах давешнего человека с ненадежной пуговкой, по всем статьям принадлежавшего к тому исторически-отчаявшемуся поколению, что в отмену прежних, окольных и одиночных путей к блаженству взяло на себя грех и подвиг проложить кратчайшую, уже для всех обязательную магистраль прямиком в золотой век. Изыскательские партии еще раньше врубились в толщу человечества, как в рудный или угольный пласт, и первые метры трассы дались сравнительно легко, — позже появился липкий смрадный плывун, углубившиеся в туннель смельчаки стали увязать в наползавшей на них человечине. Не всех выбывших из строя успевали удалять из обихода, иные непримиримые, сраженные наповал и с дырой во всю душу, еще бродили среди живых, ища разрядиться обо что-нибудь до нуля... Для начинающего бродяги было сверхудачей выйти без поврежденья из подобной встречи, — именно еще длившийся спазм кромешного страха, усиленный сознанием полной беззащитности, возвращал ему полуутраченное ощущение жизни.

Устроившись на спине, о.Матвей увлажнившимся взором обвел свое пристанище. Разумеется, дома было бы посуше и теплей, но для временного привала на пути к блаженству и такое, при отсутствии посторонних помех, выглядело сущей находкой. Как голод считается лучшей приправой к трапезе, так же полдневное хождение по мытарствам в сочетании с бессонной ночью накануне весьма располагали к отдохновенью. Оно и неплохо было б соломкой либо стружками подоткнуться кругом вместо одеяльца, но всю квартиру в скитанье с собой не заберешь! Опять же проглянувшее на исходе дня косое солнышко так славно пригревало пятки старо-федосеевскому батюшке, что вскорости, всплакнуть не успевши, провалился в мертвое забытье.

Обошлось без снов, но причудилось в конце, будто умер и за ненадобностью стаскивают с покойника сапоги. У закоченевшего тела не было малейшей воли к сопротивлению. Лишь когда принялись за второй, через силу приподнялся на локте взглянуть, кто с ним помещается в могильной тесноте. Чья-то тень заслоняла входной просвет с желтой зорькой на закраине позднего неба. Она лучше возвращала к действительности, нежели матерный приказ выгружаться на расправу, оставленный без отклика по неповиновенью языка. Начальная мысль о грабителе сменилась догадкой о здешнем хозяине: при обходе наткнулся на самовольного постояльца. Предположенье подтвердилось, как только в несколько приемов удалось выбраться из норы.

Нередко и при других заболеваниях сон перемежается с прослойками яви, и тоже при попытке разграничить их смертельно болит голова. Застукавший Матвея страж походил на ожившую чернильную кляксу в своем выворотном тулупе и с берданом ископаемого образца: больше не виднелось следов на свежевыпавшем снегу. Насколько позволяла судить белесая мгла кругом, поимщик был того же преклонного возраста, что и добыча.

— Ладно, отдай обувку-то, шатун, куда тебе непарный! Чуть ногу из сустава не выкрутил...

— Думаю, не помер ли, — прикладом ружьишка придвинул валявшуюся вещь владельцу. — Получай свое имущество.

— Старикам о сию пору спать положено. А ты колобродишь впотьмах, людей покоя лишаешь, креста на тебе нет.

— Хорошо вам, бродягам: ровно птица укрылся рукавом и дома. А тут выслуги до пенсии не хватает, да учти, старуха безногая на руках. Спасибо, разрешил Павел Степаныч докараулить годок... Чего там у тебя, ай не налезает?

— Беда, совсем руки отказали, — не справляясь с размотавшейся оберткой, все топтался Матвей на одной ноге, пока не надоумил тот присесть на свою шкатунку. — Ладно, разул ты меня, изгнал из рая... дальше что, дремучее ты диво лесное?

Возможно, дело промеж них так и закончилось бы обоюдным стариковским ворчаньем, кабы по неопытности не задел невзначай достоинство вооруженной до зубов власти.

— Я тебе, такой-то матери своей сын, не диво лесное, а власть приставленная... не видел, куда лез? Складены ящики, значит, складское помещение, вход посторонним запрещен! Да еще вопрос — отколе ты тут под покровом ночки темной взялся?.. За что и должен я тебя предоставить по назначению.

При всем комизме положения у Матвея и ноги отнялись, едва сообразил возможные последствия милицейского протокола помимо крушения всеалтайских планов вообще.

— Слышь-ка, начальник неусыпный, не торопился бы, ночь-то велика. Ты лучше достань очки, спичку на меня потрать... Похож я на мазурика? Мне и мысленно-то такого груза не поднять. На таких казенную бумагу изводить — весь капитализм по миру пустишь в одночасье! — все пытался о.Матвей смягчить ему сердце. — А не-то, давай, я тебе сразу открою весь мой секрет...

— Нечего там, выгребай вперед, а я за тобой в кильватере... и барахло твое сам понесу, — в предвидении возможного бегства было о.Матвею в ответ.

Когда же последний вызвался хоть ружье ему донести, тот, взваливая ношу на плечо, лишь усмехнулся зловеще на тотчас разгаданное намерение злоумышленника.

Не иначе как длился гадкий давешний сон, что очнулся в могиле, — в те годы самые такие сновидения открывались именно внезапным пробуждением среди ночи, и потом тоже сопровождаемая смертной тоской ломота во всем теле, пока не представится случай нырнуть от нее в непробудное безбольное забытье... Иначе зачем надо тащиться долгим кружным путем до спасительного красного фонарика впереди, куда прямиком не более трех минут ходу. Вряд ли только из-за начавшихся там и сям работ приходилось, как бывает в бреду, перебираться через навалы запорошенных, дребезжащих при скатывании труб или по вязкой глине обходить дырку в земле, котлованом прикинувшийся вулканический кратер. Но главной приметой сна было, конечно, то несусветное обстоятельство, что два обоюдно-безвредных русских старика, коим почивать бы на жарко натопленной лежанке, во исполнение неких заветов бодрствуют в некоем безлюдном пространстве, причем один гонит другого на заведомый в сущности расстрел, тыча сзади в больную почку, верно, незаряженным берданом.

— Я и так иду, чего же ты меня штукой своей пинаешь? — на ходу увещал перетрусивший о.Матвей сопевшего за спиной гонителя. — Ведь железная, стуканешь пошибче, я у тебя и помер... куда ты меня без лопаты денешь? Подумают, барыша с сообщником не поделили. Запросто могут и старушку к делу пристебнуть: в тюрьме-то и безногая лежать сгодится! А уж должности сразу решат за оставление поста без присмотра. Пока мы тут с тобой, кто-то поди шурует в твоем хозяйстве за милую душу... — И опять уговаривал конвоира покончить дело по старинке: — Ну, куды ты меня, дохлого, тащишь на ночь глядя? — безнадежно скулил батюшка, впотьмах и по щиколку увязая в строительной грязище. — Ай не видишь, поп я, бывший поп. Накажи, раз провинился: возьми рублик отступного либо по шее разок стукани и отпусти с миром. Дай мне своей смертью помереть!

— Никак не возможно, отец, — сурово отвечало должностное лицо, тыча берданкой в спину своей добычи. — По службе обязан я предоставить тебя для узнания, кто ты есть в самделе.

Так вел он Матвея к его судьбе на единственный во мраке огонечек впереди.

Временами наплывала знобящая одурь и мерещилось, будто спускался по уже заснеженным ступенькам в еще более безотрадную глубинку. И вдруг оказалось, что уже пришли на место.

Комендатура помещалась в невзрачном, подсобного типа строеньице. Три, четыре ли нетоптанных, снегом подернутых ступеньки вели на крыльцо комендантского барака. Наружного фонаря хватило разглядеть неотложную пожарную утварь в сенцах. И хотя лишь сон, реальная, махоркой уютно прокуренная теплынь порадовала прозябшее Матвеево тело, а пронзительная, на длинном из-под потолка шнуре, после промозглой тьмы жмуриться заставлявшая лампешка представилась арестованному дивным благодеяньем. Спрятанная в жестяном самодельном конусе, она кидала отвесное сиянье на грубый, нечисто выскобленный от пятен и с карандашным огрызком посреди квадратный стол. По своей неприкрашенной каторжной наготе был он в явном родстве с иной, отмененной ныне казенной мебелью вроде плахи или кобылы для битья, тоже предназначенной для вскрытия особо запутанных дел, и наверно, стоило положить сюда, в кружок мятого света самое темное из них, как сразу, без крови и рассеченья, проступала из него вся правда, сущая правда, ничто, кроме правды... Прочее по сторонам тонуло во мраке.