Не верь, не бойся, не проси… Записки надзирателя (сборник) - Александр Филиппов

– Знакомы… Девятая зона, восемьдесят девятый год. Вы – доктор, я – зэк!

Парень взял бутылку, картонную тарелку с какой-то закуской, перебрался за столик Новокрещенова, налил ему водки.

– Давайте за встречу. А то я гляжу – мать честная, кажись, доктор наш зоновский, майор! И точно!

Новокрещенов насупился недоверчиво.

– Уж чего-чего, а орденов зэкам точно не дают!

– Так это, – небрежно ткнул себя пальцем в грудь незнакомец, – я уже опосля, как от хозяина откинулся, получил… За первую чеченскую войну и вторую.

– А-а, – кивнул Новокрещенов и добавил с сожалением: – И все-таки, братан, извини – не припомню…

– Мудрено ли – нас, арестантов, много, а доктор один. Зато я вас на всю жизнь запомнил. Вы мне руку спасли. Вот эту… – Парень показал крупную, жилистую кисть. На тыльной, загоревшей до черноты стороне вытатуированное вкривь и вкось имя Ваня пересекали грубые рубцы шрамов.

– Ну, тогда давай опять познакомимся!

– Ваня Жмыхов. В третьем отряде срок мотал. Да я недолго сидел – три года, потом на стройки народного хозяйства, на «химию», вышел.

Выпили, закусили, отодрав от картонной тарелки липкие кусочки плавленного сыра.

– Что с рукой-то было? – жуя, поинтересовался Новокрещенов.

– Да дурость моя! Я ведь как подсел-то? Срочную служил в ВДВ, в Афгане. А тут перед самым выводом войск отпуск мне дали. В Союз ехал – героем себя чувствовал. Комбат на прощанье обрадовал. Грит, к ордену Красной Звезды тебя представляем. Я перед тем пулеметный расчет духовский укокошил. А как в поезд сел, на побывку-то ехать, так и расчувствовался. Нажрался на радостях, да с проводником-узбеком сцепился. Он меня свиньей русской обозвал. И так мне это обидно показалось, что я в ухо ему заехал. Он – за нож. А я нож тот выбил у него, перехватил и ему же – в пузо. Ну, не дурак? Надо было просто морду набить. Дали Петра, пятерик, то есть, с учетом героического прошлого. А орден – хрен. Вот… А как на зону поднялся, стал под блатного канать. Работать вроде как западло. Меня в шизо – за отказ. Пацаны подучили. Я и замастырился. Иголку о зубы пошоркал и вколол зубной налет, гадость эту, в руку. А через три дня мне клешню до локтя разнесло. Гангрена.

– Вспомнил, – встрепенулся Новокрещенов. – Точно. Я ж тогда тебе кисть распахал, думал, конец руке. Литр гноя вытекло…

– Ага! – счастливо подхватил Жмыхов. – А после в больничку положили, уколы назначили – аж задница трещала. И руку вылечили, и блатную дурь из башки выветрили. Поправился, стал на промзоне работать. За то и освободили досрочно. А так – глядишь, и по сей день бы на нарах парился.

– Ну, раз так, Ванька, наливай еще, – предложил растроганный Новокрещенов.

Ванька щедро набулькал Новокрещенову едва ли не половину кружки.

– Да куда ты столько?! Давай по чуть-чуть, пообщаемся.

– Не, седни по чуть-чуть не пойдет! – замотал тот белобрысой головой.– Седни мы, гражданин доктор, гуляем. Вот эти цацки обмоем. – Он потрогал звякнувшие тихо медали. – Мне их только вчера в военкомате вручили. Под музыку.

– Брось ты… «гражданина»-то. Зови меня просто – Георгий.

– Не-е, лучше – док. У нас в батальоне доктор был, его все так звали, и ему нравилось.

– Ну, док так док, – согласился Новокрещенов и, указав на награды, полюбопытствовал: – А чего ж ты их вчера не обмыл?

– Как это не обмыл? Так обмыл, что вот тут, рядышком, на бережку проснулся. В кустах. Начинал-то с десантурой гулять, а уж дальше с кем – и не помню. Пощупал карман – документы целы, деньги тоже. Тридцать тыщ, между прочим. Боевые тоже вчера получил. Так что гуляем, док!

От доброй порции водки, от утречка ласкового, румяного захорошело Новокрещенову. Вместе с истаявшими клубами речного тумана отпустила ночная мглистость душу, и Ванька этот геройский, пациент бывший, подвернулся кстати. Зэк зэку рознь, много среди них людишек ничтожных, подлых. Понтуется иной раз такой, из кожи татуированной лезет, чтобы опасным казаться для окружающих и для кентов значимым. А чуть надавишь – лопнет, как вошь под ногтем, одна мокреть гадостная останется. А есть такие, как Ванька. С виду неказисты, в зоне не слишком заметны, в «авторитеты» воровские, в «отрицаловку» не лезут, а навалишься на них – не гладятся, не катаются, под дубинками контролеров не визжат – покряхтывают только да стоят на своем.

– Мне вааще на докторов везет, – разоткровенничался Ванька. – Когда уже в эту войну Аргунское ущелье брали, меня снайпер по кумполу приложил. Так по каске пулей звякнуло, что я сутки как чумной ходил. Главное, крови почти не было – ссадина да шишмарь, видать, о сталь срикошетило и по темени щелкануло. Аж тошнило от головной боли – точь-в-точь как с похмелья! Обратился в медпункт. Наш док – капитан медицинской службы – глянул и говорит, дескать, у тебя мозговая контузия, в медсанбат госпитализация требуется. А мне стыдно с такой ерундой ложиться. Я – ни в какую. Тогда он достает бутылку спирта и блысь – полстакана мне А потом столько же себе. Давай, говорит, мозги сотрясенные на место ставить. У тебя, грит, их от пули перекосило, а у меня от солдатиков-срочников убитых. Я, говорит, сегодня пятерых пацанчиков на вертушке «грузом-200» по домам отослал. Короче, дернули мы спирта, после я еще водки у чечиков купил – башни-то нам и расклинило. Пришел на позиции в дымину пьяный, поспал, а утром похмелился – и куда та контузия делась… Доктора – полезный народ. Давайте за медицину еще по одной!

Новокрещенов огляделся – только они вдвоем оставались за столиком. Жизнь на пятачке уличного кафе замерла. Ночной официант позевывал в кулак, прислонясь спиной к урчащему монотонно холодильнику с запасами невостребованной пока еды и выпивки, откуда-то появилась заспанная тетка-уборщица в синем халате, терла яростно тряпкой свободные столики, смывая следы посетителей, косилась раздраженно в сторону Новокрещенова и Ваньки – того и гляди не вытерпит, шуганет засидевшихся.

– Слышь, Вань, – сказал Новокрещенов – Выпить-то можно, да я нынче не при деньгах.

– Да какой базар, док! – возмущенно взмахнул тот длинными, ухватистыми руками. – Я ж угощаю!

– Ну и добро. За мной тоже не пропадет. Сочтемся. Давай-ка перебазируемся куда-нибудь поближе к природе. Пойдем за речку, в дубовую рощу, на травке поваляемся, там и выпьем.

– Сей момент, док! Пока эта лавочка не закрылась, возьму выпивку и сухпай. Пиво будете пить?

– Лучше водочки…

– Водочка – само собой.

– Тогда буду! – мотнул головой Новокрещенов и, качнувшись, поднялся из-за стола.

Дальний берег манил прохладой, отстраненностью от городской суеты. Новокрещенову отчего-то казалось всегда, что именно там, на противоположном речном берегу, особенно пустынно и тихо, хотя вполне вероятно, что и откуда какой-нибудь бедолага засматривался тоскливо на эту, потустороннюю для него жизнь и думал о том же.

Чтобы попасть в заречную рощу, требовалось пересечь разомлевшую под солнцем реку по дощатому переходному мосту. Не торопясь, вольно спустились по белым, отполированным тысячами ног до мраморного сияния бетонным ступеням набережной. Ванька Жмыхов осторожно, поддерживая под неверное дно, нес полиэтиленовый пакет, под завязку наполненный выпивкой и снедью, а Новокрещенов пошатывался размягченно, заплетался ногами, но сознание его оставалось на удивление ясным, будто это он, а не рассказавший эту историю Ванька, сбросил, оторвав клок прилипших с кровью волос, тяжелую каску, примятую ослабевшей на излете снайперской пулей, и заботливый полковой доктор, знающий универсальное средство от всех болезней, влил в него добрый глоток опалившего небо спирта, поправив тем самым контуженную и заклинившуюся, как башня подбитого танка, голову…

Как и метилось Новокрещенову издалека, роща встретила их влажным сумраком, угасающими рукоплесканиями узорчатых листьев на зеленеющих в поднебесье кронах вековых, невозмутимо-спокойных, всякого на своем веку повидавших дубов. Углубившись по едва заметной в разнотравье тропинке в чащу, набрели на лужайку – тихую, подсвеченную сверху неназойливым солнцем, с желтыми конопушками цветущих одуванчиков и белыми звездочками полевых ромашек.

– Давайте здесь остановимся, а то в тени комары сожрут! – предложил Ванька, бережно опустив на травку пакет со звякнувшими обреченно бутылками.

Новокрещенов с готовностью сел, подогнув под себя ноги, не заботясь о чистоте джинсов, мигом покрывшихся клейкой прозеленью от ломких травяных стеблей. Ванька достал из пакета несколько бутылок пива, сверток с «сухпаем», две плоские, как блины, картонные тарелочки, пластмассовые вилку и ложку, одинокий граненый стакан и в завершение с самого дна извлек прозрачную бутылку водки, показал этикетку:

– Во, «Столичная»! Лет двадцать не пробовал!