Столыпин - Аркадий Савеличев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Какие там спальни, дело уже к утру подвигалось. За окнами начинало брезжить…
VII
Прибыв в 10 часов утра в Царское Село, Столыпин встретил самый теплый прием. Раздрая как не бывало. Разумеется, Столыпин не говорил о приятельских беседах с Марией Федоровной, а Николай умолчал о своих слезах. Все-таки это был конфликт двух мужчин, двух мужиков, хоть и не согласных во мнениях, но очень нужных друг другу. В конце концов, много было и общего. Как бы ни относилась датчанка-мать к немке-невестке, но Николай был прекрасным семьянином, как и Столыпин. Качество в нынешнее время редкое. За что был убит боевым отрядом эсеров Савинкова великий князь Сергей Александрович, правитель всея Москвы? Не за зверства, к которым особо и не тяготел, не за лихоимство, не за пренебрежение национальных интересов России, тут он был даже лучше других великих князей. Но!.. Подвластные полицейские подхалимы вылавливали и таскали ему в постель смазливых мальчиков. Террористы, и прежде всего сам Савинков, дворянин до мозга костей, чувствовали к Сергею Александровичу вполне мужскую брезгливость. За что был сослан с лишением всех чинов в Оренбургскую губернию еще Александром III и не прощенный Николаем II великий князь Николай Константинович? За то, что мерзко и дико крал и дарил любовнице драгоценности своей матери.
В общем как человека, Столыпин уважал нынешнего государя. Расходились они в самом малом – во взглядах на дальнейшие судьбы России…
Но неукротимый реформатор, все еще не хотел верить, что именно в силу этой «малости» их союз обречен.
– Ваше величество, если вы не возражаете, я заберу обратно прошение об отставке.
– Не только не возражаю, Петр Аркадьевич. Молю Бога, чтоб так оно и было!
Мир, мир. Раздрая как не бывало.
Николай II выполнил все, что просил, да что там – требовал! – премьер-министр. Он подписал приказ о перерыве в работе обеих палат с 12 по 14 марта, в силу чего Столыпин без их одобрения в эти три дня самовластно провел закон о западном земстве. Он поручил председателю Совета Министров объявить Дурново и Трепову немедленно выехать из Петербурга и до конца года не посещать заседаний Государственного совета!
Невиданное доверие…
Неслыханная милость…
Не зря самый верный сподвижник и двигатель реформ министр Кривошеин сказал:
– Никогда государь вам этого не простит. Все подхалимы и приспешники используют его скрытое недовольство против вас же…
Как в воду глядел прозорливец Кривошеин!
На возобновившихся 15 марта заседаниях обеих палат все как сговорились:
– Ату его, ату!
Смешно сказать: но были оскорблены не только роспуском палат и единоличными указами премьер-министра, но даже увольнением таких одиозных царедворцев, как Трепов и Дурново!
Сошлись в ненависти к Столыпину самые несхожие люди…
Ярый монархист граф Бобринский:
– Возмущению Петербурга нет грани!
Кадетский лис Милюков:
– Членов верхней палаты подвергают дисциплинарной ответственности, как чиновников… Благодарите нового Бориса Годунова!
Земляк, добрый знакомый еще по Саратову князь Львов тоже ударился в исторические параллели:
– Когда у Карамзина спросили об Аракчееве, он ответил: «Священным именем монарха играет временщик».
Витте вообще опустился до сплетен:
– Да, новоявленный диктатор! Стыдясь сего, государь готовит ему новое назначение… Говорят, наместником на Дальний Восток.
Даже перебежчик из стана террористов Тихомиров, несколькими днями ранее приславший восторженную телеграмму, вдруг пристал к улюлюкающей стае:
– Столыпин решился на закон глупости. Все программы монархических союзов требуют восстановления самодержавия. Не ожидал я, что Столыпин в пылу борьбы мог унизиться до явно лживого доноса!
Борис Годунов…
Временщик…
Диктатор…
Доносчик…
Столыпин, как всегда резко и откровенно, ответил на запрос Государственного совета, спровоцированный общим улюлюканьем:
– Россия была подведена к поворотному пункту в ее внутренней национальной политике. Я знаю, что отказ от мечты о западном земстве – это печальный звон об отказе Петербурга в опасную минуту от поддержки тех, кто преемственно стоял и стоит за сохранение Западной России русской.
Высказавшись вечером своей Олюшке, добавил:
– А ну их всех к черту! Я имею полное право сам себе дать небольшой отпуск. Съезжу в этот самый Западный край. Из Колноберже и к Маше в Довторы заверну.
Ольга в восторг пришла! Лишь пожалела:
– Милый Петечка! Жаль, что я по такой ранней весне не поднимусь со всеми нашими деточками вслед за тобой. С Богом поезжай один!
Видно, только Бог и был на его стороне…VIII
На Страстной неделе он уже был в своем Колноберже.
Уезжал из возмущенного, надоевшего Петербурга холодным, хмурым днем, а приехал в тепло Принеманья и солнечное сияние песчаных берегов Нямунаса, как раз в полдень. Дорога на Запад, до Кенигсберга и дальше, шла через этот маленький губернский город, самой маленькой, наверно, российской губернии. Одна из первых крупных дорог открылась еще в 1864 году. Россия рвалась в Европу на самых современных колесах, а потому денег на обустройство не жалели. Хотя шпалы, не в пример немцам, были сосновые, но хорошо просмоленные и уложены с толком и аккуратностью на аккуратную щебенку. Ее ломали на крутых откосах Нямунаса. Дорога получилась красивой и надежной. Здесь и царский поезд не слетел бы под откос – не то что под Харьковом, где деньги, отпущенные на строительство Южной дороги, попросту разворовали. Нет, здесь, на границе с Пруссией, чувствовалась уже немецкая обстоятельность.
После мягкой, успокоительной качки Столыпин с удовольствием ступил на перрон, выложенный бетонными, новомодными плитками. Ноги явно просились пройтись не спеша, но навстречу уже бежал управляющий, все тот же неизменный Микола.
– Ваше высокопревосходительство… Петр Аркадьевич!..
– Да, Петр Аркадьевич, – остановил он и по-хозяйски обнял. – Как Колноберже? Как семья?
Микола отвечал обстоятельно:
– В Колноберже полный порядок. В семье яко у Бога. Сын, да дочка, да опять сын. Вас догоняю, Петр Аркадьевич.
– Ну-ну, догоняй, – направился он к выходу на привокзальную площадь, где стояла знакомая карета.
– Прямо домой, Петр Аркадьевич?
– Да, я ни у кого не буду гостевать. Разве что часок для разминки.
Микола без особой охоты признался:
– Я человек подчиненный… и не только вам, Петр Аркадьевич. Телеграф теперь хорошо работает. Ваша же охрана из Петербурга потребовала: организовать неукоснительное наблюдение! Губернская охранка на ушах уже стоит, не обижайтесь. Все окрестности усадьбы обысканы и обнюханы. Меня без сопровождения не отпустили. Во-он! – кивнул он в сторону неприметной кареты, торчавшей невдалеке от его собственного экипажа.
Столыпин с усмешкой обернулся в сторону неотступно следовавшему за ним Недреманному оку:
– Никуда от вас не денешься!
– Точно по инструкции генерала Герасимова, – ответил тот без обиды.
Надо ли напоминать министру внутренних дел, что каждый его шаг отслеживается собственной министерской охраной.
– Сразу-то не запирай в карете. Я немного пройдусь, а уж потом сокроюсь. Пожалуй, так и лучше будет. А то от знакомых не отобьешься!
Был он в сюртуке и в летнем пальто. Но ведь как ни таись, сплетня-телеграф работает?
За министерскими делами он давненько не бывал в Ковно. А ведь любил этот старинный город. Ковно на тридцать только лет моложе Москвы. Летопись упоминает о нем в 1280 году – в связи с войной между литовскими племенами и крестоносцами. Литовцы были тогда еще язычниками и не хотели лезть в католическое ярмо. Но язычники язычниками, а оборону держать научились – у тех же крестоносцев. Отсюда пошли и замки. Вначале деревянные, обсыпанные землей. Их жгли нещадно, а защитников рубили длинными, чтоб с коня доставать, мечами. Наука шла впрок; появились и каменные замки. Столыпин смотрел на руины некогда грозного замка – при слиянии Нямунаса и Нерис, и думал: что теперь России надо ставить на этих западных границах? Пруссия – вот она рядом. Снова бряцает оружием. Пулеметы, аэропланы появились, даже удушливые газы, не говоря о мощнейших пушках, а наши военные все еще надеются на замки. В Бресте, на берегу Буга, достраивается якобы непреступная крепость, здесь то же самое. Петербургские стратеги требуют от правительства все новые и новые миллионы на усовершенствование Ковенской крепости. Столыпину захотелось собственными глазами взглянуть на эти закованные в бетон миллионы. В конце концов, в Колноберже можно проехать и по другой дороге. Не многим далее.
– На девятый километр, – велел он, садясь в карету.
Недреманное око ничего не сказал, только головой покачал: на отдыхе, мол, неймется! Но как премьер-министру лично не глянуть на кровные бюджетные денежки?
На девятом километре, ведущем к Балтийскому морю, еще с конца закончившегося века бесконечно достраивался лучший в Европе, как утверждали военные, под тем же номером форт.
