Месть и любовь - Кэтрин Коултер

Можете представить мое изумление, когда несколько недель спустя около полуночи Элизабет, в капюшоне и маске, появилась в моем городском доме. Я не хочу расписывать вам подробности той ночи. Хотя… почему бы и нет? Вы возили мою непутевую любовницу по всему Лондону. И вряд ли есть что-то такое, чего вы сейчас не знаете, после того как пробыли в роли джентльмена пять месяцев. Вы знаете об этом подлом мире во сто крат больше любой молодой леди. Итак, Элизабет оставалась у меня почти до утра. Я переспал с ней несколько раз. Я не стану утверждать, что в полной мере отвечал за свои действия той ночью. Потом я нещадно бранил себя за глупость. Достаточно сказать, что я проглядел ее низкие уловки. Элизабет притворилась невинной и решила соблазнить меня, опытного мужчину. Но прежде она убедилась в том, что я выпил полбутылки бренди. Три недели спустя она устроила мне скандал. Она со слезами сообщила мне, что беременна. И я опять оказался в дураках. Я принял ее слова за чистую монету и без всяких колебаний предложил ей выйти за меня замуж. Через три дня я получил специальное разрешение, и мы поженились. Я сразу же увез ее в одно из моих поместий вблизи Биллингсгейта.

Хэтти не выдержала и прервала его:

— Боже! Долго вы собираетесь пичкать меня вашими россказнями? Меня уже тошнит от них. Вы позволили себе наглость обвинять меня в том, что я приукрашиваю эту долгую историю, а сами навязываете мне самую что ни на есть отвратительную ложь. Довольно. Вы единственный, кто мог выслать Дэмиана из Англии. Больше некому. Вы устроили его назначение. Может быть, сейчас вы отвлекаете меня своими выдумками, чтобы я снова не попыталась убить вас. Или вы просто хотите таким образом смягчить свою виновность в гибели Дэмиана.

Она ожидала, что за ее словами последует вспышка ярости, а не просто сдерживаемый гнев, как было до этой минуты. Ничего подобного. Он спокойно возразил ей:

— Знаете, Хэтти, я бы отдал вашему брату половину своего состояния, если бы он тогда забрал у меня Элизабет.

— Боже, опять гнусная ложь! Она же ждала ребенка Дэмиана. Они любили друг друга, и он бы с радостью женился на ней. Он никогда не хотел уезжать на континент. Он не хотел умирать.

— У вас неверный взгляд на вещи. Элизабет была беременна не от вашего брата. В ее утробе был ребенок Файли.

— Нет! Нет! Это ложь! Перестаньте лгать. Я больше не могу слушать все это.

— У меня нет никаких оснований лгать вам, Хэтти, — сказал он с усталым видом, и голос его потускнел.

— Нет. Элизабет не могла сделать этого. Письмо. Я читала ее письмо Дэмиану. Она любила его, а не этого гадкого и пошлого мерзавца Уильяма Файли.

— К несчастью, Хэтти, она не любила вашего брата. Она любила только себя. И если бы ваш брат остался в Англии, ему пришлось бы идти к алтарю с беременной Элизабет — беременной от Файли. Погодите, не перебивайте меня. У меня нет желания дурно говорить о ней и лишний раз вспоминать подробности этой личной человеческой трагедии, но я вынужден сделать это, потому что вижу, что вы не верите мне. И если я не расскажу вам всего, вы так и не поверите мне.

Он умолк на минуту, чувствуя, как ненависть вскипает в нем при воспоминаниях о пережитых отвратительных минутах. Он даже заколебался, не оставить ли ее при своем мнении и не послать ли все к чертям. Но он видел в ее синих глазах, глазах Дэмиана и глазах Джека, столько растерянности и боли, что не мог оставить все как есть. Он один владел ключом от этого запутанного лабиринта.

— Отец Элизабет, полковник Натан Спрингвилл, — продолжал маркиз, — был хуже самого строгого надсмотршика. Этот безжалостный человек, педант до мозга костей, во всем придерживался военной дисциплины, и его слово всегда было законом в доме. Я говорю вам это для того, чтобы вы поняли, почему Элизабет действовала так, как вам известно. Она ненавидела отца и хотела убежать из дома. Но для этого ей нужно было вступить в законный брак, иначе бы он предал ее анафеме. Я не могу доказать, что Файли соблазнил ее и затем, вместо того чтобы жениться на ней, предложил ей жалкую интрижку. Это только мое предположение. Если бы я знал наверняка, я бы убил его на месте. К этому времени Дэмиан уже уехал, и у нее не было иного выхода, как обратиться ко мне, чтобы спасти себя от позора. У Файли, несомненно, не было в отношении нее никаких серьезных намерений. Это было для него очередной забавой. Возможно, вы правы в том, что Элизабет и Дэмиан были любовниками. И я допускаю, что она предпочла бы выйти замуж за него, а не за меня. Я не исключаю, что до того злополучного вечера у нее оставались какие-то чувства к вашему брату и ее письмо к нему было мольбой о прощении. Но я могу только предполагать это, так же как и вы.

— Да, ваша светлость. Конечно, у меня тоже есть предположения. Вы нарисовали портрет тщеславной, ничтожной женщины, заботившейся только о себе и ни о ком другом. Но есть письмо, ваша светлость, письмо, в котором она проклинает вас. Более того, есть Потсон. Он рассказал мне о том, как мучился Дэмиан. Нет, не подумайте, что Дэмиан посвятил его в эту историю. Разумеется, он скрывал истинные причины своего несчастья от денщика. Но совершенно очевидно, что Дэмиан был уязвлен, ваша светлость. Он был глубоко поражен.

Огонь в камине угасал, и резче обозначились ночные тени, отделявшие их друг от друга. Маркиз ничего не ответил ей. Отвернувшись, он зажег несколько тонких свечей и придвинул подсвечник к кровати. Потом так же молча подошел к камину и подбросил несколько свежих поленьев. Он подтолкнул сапогом — тлеющие угли и подождал, пока пламя начнет лизать дрова.

Когда он медленно направился к ней, она увидела нескрываемую боль в его глазах. В первую минуту ей не хотелось замечать это проявление его слабости, человечности и честности. Она не была готова принять его страдания, ей хотелось разглядеть в его лице только чувство вины. Но не успела она толком осознать этого чувства, как его лицо снова приняло бесстрастное выражение. Но Хэтти была уверена, что не ошиблась. Она видела боль в его глазах. Она чувствовала, как в ее душу закрадывается сомнение. И это сомнение постепенно росло. Она попыталась побороть это ненавистное, мягкосердечное сострадание, истребить его на корню, но не могла. Между тем он снова заговорил, и так спокойно, как будто это его совсем не касалось:

— Как я уже говорил, после женитьбы мы с Элизабет тут же отправились в Биллингсгейт. За всю дорогу мы почти ничего не сказали друг другу. В Бланшли-Манор я не трогал ее. Через месяц ее живот заметно округлился. Однажды я не вытерпел и потребовал он нее правды. Но она только смеялась надо мной и говорила непристойные вещи, которых я не мог сносить. Мне было противно смотреть на нее. В то же время я не хотел возвращаться в Лондон. Поэтому я решил уехать в Шотландию, к своим кузенам, и остаться у них, пока не придет ее час. Когда я вернулся в Бланшли-Манор, ее ненависть ко мне была так же велика, как ее живот. Я не могу без ужаса вспоминать о той ночи, когда родился ребенок. Перед этим за обедом она выпила неимоверное количество вина. Ее ангельское лицо стало холодным и суровым. Оно как зеркало отражало ее суть. Как она насмехалась надо мной! Она знала, что я не оставлю ее и приму ребенка как своего собственного.