Некровиль - Йен Макдональд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Миклантекутли выждала тысячу ударов сердца, прежде чем открыть люк и вылезти на мокрую улицу. Она присела на корточки на фоне светлеющего неба и протянула руку Сантьяго.
– Я не хочу подниматься.
– Хочешь спрятаться, как крыса в норе?
– Да. Я здесь в безопасности. Счастлив быть живой крысой, а не мертвым львом. А когда взойдет солнце, и Бледные Всадники вернутся в свои гробы и превратятся в пыль или камень, крыса выползет на свои убогие улицы и будет счастливее, чем ты можешь себе представить, Миклантекутли.
Она перегнулась через край люка и посмотрела прямо в его запрокинутое лицо.
– А когда-то было иначе, Сантьяго? Разве ты раньше не прятался, словно крыса, в норе своих изысканных фантазий, позволяя миру жить своей жизнью? Твои наркотики, твои виртуальные реальности, вечеринки в каньонах – что все это было, как не замысловатая изоляция от необходимости чувствовать, переживать, испытывать боль? Быть человеком? Даже твои прекрасные друзья: разве у них когда-нибудь было предназначение поважнее, чем замаскироваться от общества? Когда радости, горести и желания друзей начинали просачиваться, раздражая твою святейшую плоть и вынуждая что-то предпринять, ты их уничтожал. Они были слишком близкие. Слишком настоящие. Я умерла, Сантьяго; не один, а сотню раз, и я человечнее тебя. Я в большей степени человек, потому что мои чувства подлинные. Нож, который поворачивается в моих кишках, подлинный; лезвие, которое мягко перерезает мою яремную вену, подлинное; копье, которое вынимает мои легкие из спины, подлинное. Это все настоящее. Настоящая боль. Настоящая гибель. Настоящие ощущения. Настоящие эмоции. Это не выдумка; это бытие. Это физический мир: он воняет, у него есть вкус, звук, текстура: он может причинять удовольствие и боль, он и только он может тебя убить. В этой не-виртуальности не существует кнопки Esc, Сантьяго. И это пугает тебя до усрачки, не так ли? Пока ты был зрителем в Самой большой игре, ты мог с этим справиться, но теперь ты на сцене, в центре внимания, и все это слишком грандиозно, слишком ярко, и… кто все эти люди? Впервые в твоей жизни все вышло из-под твоего контроля, Сантьяго. С тобой может случиться что угодно, compadre. Впервые не ты создаешь правила, а правила создают тебя.
Миклантекутли подняла глаза, когда снова зазвучали голоса тектозавров; теперь они раздавались в унисон, как и положено охотничьему отряду.
– Они приближаются, псы Господни. И мы доведем эту игру на улицах до конца, мы вдвоем, Сантьяго. Будем жить или умрем, и это по-настоящему; первая настоящая вещь, которую ты сделал в своей жалкой жизни. – Она опустила руку в колодец и схватила Сантьяго за рубашку. – И ты пойдешь со мной, Сантьяго Колумбар, или я непременно убью тебя, как пойманную крысу, которой ты и являешься.
С чудовищной силой, о которой Сантьяго и не подозревал, она вытащила и швырнула на холодный асфальт.
Дождь закончился, улица была мокрой и грязной. Карнавальный мусор заполнял сточные канавы. На настенных экранах Стив Маккуин прыгал на мотоцикле через колючую проволоку в бессмертие, Роберт Донат и Мэдлин Кэрролл в наручниках бежали по славной Шотландии, а Джимми Кэгни добрался до вершины мира, ма[202].
На вершине мира, ма. Да, напуганный; да, измученный; да, униженный; почти наверняка обреченный; и все же где-то внутри пылало возбуждение от того, что он жив. Сантьяго вспомнил те мгновения чистого бытия, которые испытал, убегая с Ананси и Миклантекутли по крышам некровиля. За пределами времени, за пределами сфокусированных до лазерного луча мыслей, надежд и фактов о самом себе, на переднем крае реальности – там не существовало ничего. Под иконками «спасение» и «бегство» скрывался парадоксальный экстаз преследуемого – того, кто живет, не пытаясь ничего осмыслить, предвидеть или познать самого себя, просто пылает беспримесным пламенем существования на острие смерти. Вершина мира, ма. ¡Salud! Узрите сеньора Джимми на вашем серебристом экране.
На авеню трамваи застыли как вкопанные, автобусы и велосипеды съехали на обочину, contratistos останавливались на тротуарах, чтобы посмотреть вверх и изумиться. Бледные Всадники приближались. Бледные Всадники прибыли: гордые, чуждые, благородные, верхом на жутких скакунах. Бледные Всадники приостановились и поехали дальше. Их добыча давно сбежала.
К тому времени, как они добрались до пожарища, Сантьяго и Миклантекутли уже погрузились в охотничье сатори. Несколько долгих секунд они смотрели на рухнувшее здание и почерневшие обломки в луже огня, не понимая, что видят.
– Похоже, в Дом смерти врезался конвертоплан, – сказал Сантьяго, пораженный масштабом разрушений. – А тела… Что это за штуки?
– Гарпуны, – сказал Миклантекутли. – Тут побывали Волки Луны. Некоторые из этих тел – мясо.
Сантьяго вопросительно посмотрел на свою спутницу. Выражение ее лица сообщило ему, что никаких объяснений не последует. Он наклонился, чтобы забрать теслер у одного из убитых. Пинок отправил маленькое жестокое оружие кувырком в огонь. Сантьяго потер запястье, опасаясь нащупать сломанные кости. Он понял мысль Миклантекутли. В этой игре другие правила.
Позади них завыли охотники, словно пытаясь остановить восходящее солнце.
Задолго до того, как родители Сантьяго заплатили инженерам плоти из Мертвого города, чтобы те вылепили им новые тела для жизни в качестве пловцов Милапы, мама и папа взяли свое единственное и неповторимое дитя в летний лагерь Альтернативного образа жизни в Скалистых горах Британской Колумбии. Сантьяго, единственному и неповторимому, было восемь. Радости игры на барабанах Дзэншу, изготовления масок, тотемного консультирования, христианского созерцания, символического погребения и возрождения он не постиг. Единственным отчетливым воспоминанием была ночь, когда он сидел снаружи вигвама с отцом, наблюдая за звездами, и очень большая крыса села на траву перед ними, аккуратно вытерла морду и спокойно удалилась в ночь, как будто люди и все их деяния не существовали. На самом деле, как объяснил отец Сантьяго, так оно и было.
– Крысиное пространство и человеческое пространство – две отдельные, но пересекающиеся вселенные. Мы видим вселенную имен, значений, целей. Палатка – нечто большее, чем просто груда синтетических
