Сергей Павлович Королев - Ребров Михаил Федорович

Циолковский стал моим мудрым наставником, воспитателем нравственности. Я пристально вглядывался в его жизнь. Он формировал мои интересы, инженерное мышление. К тому времени, это был 1929 год, я уже летал: на самолетах, «своих» и «чужих» планёрах. Но теперь совсем иным представал мне мир с высоты птичьего полета. И дрогнуло сердце от тоски. Как необозрим этот мир над Землей, который еще никто не видел…

Я слушал рассказ Сергея Павловича и старался запомнить каждое его слово, интонацию, ведь за всем этим — «мир» его чувств и проявлений, с крайностями капризов и тайной жертвенности. Было и то и другое. Он не сразу находил кратчайший путь к цели, но шел своей дорогой. К высокому небу.

Свой успех он объяснял тем, что жил с людьми и среди людей, что поток их энергии подхлестывал и его талант. С ним нужно было говорить наедине, чтобы заглянуть в него, понять масштабность личности инженеры (так он называл себя) и ученого.

Перебирая в памяти беседы с Королевым, досадую, что так и не пришлось нам толком поговорить о человеческой духовности, любви, страданиях… Говорил он все больше о «постороннем» — о работе, о товарищах, о ракетах и спутниках… Впрочем, о таком ли уж постороннем? Просто об ином ему было откровенничать не интересно. Чем жил, о том и говорил.

Сейчас конструкторский подвиг Королева может показаться величайшей удачей, едва ли не щедрым даром судьбы, но эта удача явилась следствием многих неудач — опыт создания новой техники слагается не только из победных реляций и наградных листов, но в какой-то мере из того, что следовало делать, но что все-таки по разным причинам не делалось.

— Главный конструктор — это должность. Точнее, человек на должности. На него можно повлиять, что-то навязать ему, однако настоящим творцом становится лишь тот, кто готов упорно защищать свое, то, в чем он убежден, не соглашаясь на компромиссы, не поддаваясь соблазну славы…

Помню, как на вопрос, что является решающей чертой конструкторского таланта, очень верно ответил соратник Королева по ГИРДу профессор Ю. А. Победоносцев: «Мужество».

— Идея требовала осязаемости, тщательной проработки, представления отдельных замыслов в едином решении, в железе, если хотите. Но это одна сторона дела, назовем ее официальной. А другая? Она не менее важна. Это — почтительное любование (именно так он сказал. — М. Р.) задуманным. Надо, чтобы оно звучало многоголосым хором проблем, которые решены или почти решены. В этом громкоголосье и ощущается все величие и вся сложность идеи…

Королев говорил мечтательно, чуть растягивая слова, делал паузы и снова продолжал:

— Когда оценивается работа конструктора, часто говорят о заветной «калиточке», если ее открыть верно, то дальше все пойдет само собою… Так не бывает. Ракеты, спутники, лунники — плод коллективного труда. И в то же время — характер каждого, то есть упорство в отстаивании своих позиций. Дерзких и смелых. Стандарт в нашем деле — это вчерашний день, пройденный этап, новаторство в прошлом. Пространность и тягучесть мешают движению вперед и в то же время таят в себе подспудную неверность, неоднозначность. А это оборачивается завалом на испытаниях.

Он вставал и начинал ходить… Шаг… Шаг… Еще шаг.

— А вы допускаете, что первыми могли стать другие? Американцы ведь тоже готовились… Нет, история не простила бы нам этого. Кибальчич, Циолковский, Цандер, Кондратюк, Жуковский, Мещерский… Они жили и творили на русской земле. Творили!.. Жажда новизны изначальна в людях… Как только сформулирована проблема и в ней получены принципиальные результаты, конструктора должны манить новые берега…

И вьется новый виток истории. Суждения Сергея Павловича заставляли видеть в нем приверженца дерзкой манеры, близкой к риску. Но суть королёвского характера много сложнее. Замечательный конструктор умел превратить сам риск в своего рода действующее лицо, которое в конечном итоге исключало само себя. Метания были Королеву не свойственны. Все, что рождалось в руководимом им коллективе, он умел пропустить через свой фильтр. И он, этот фильтр, не был основан на эмоциях, легких и торопливых заключениях, резких перечеркиваниях. Он состоял из уважительного внимания к увиденному и услышанному. Из раздумчивости глубокой и цепкой. И пусть в вопросах и замечаниях Королева порой звучала лукавая ирония — она позволяла увидеть задуманное в новом свете.

— Мне по-человечески понятны и близки сложные душевные переживания и сомнения тех, чей вариант отвергнут. Но в чем сомнения? В себе? В самом замысле? Люблю активных людей, решительно действующих в защиту своих идей, утверждающихся порой в трудной ситуации и борьбе… Озарение? Маши руками и кричи: «Эврика!»? Нет… Идея сначала встает в пунктире. Она еще не в фокусе, размыта, туманна. Все станет ясно потом…

Он говорил, а сам находился не здесь, не в этой комнате, наполненной мягким светом настольной лампы, а как бы на полпути между происходящим сейчас и воспоминанием. И то, что он приводил из прошлого, становилось естественным продолжением того, к чему он пришел еще в 30-е годы, что стало фундаментом для его сегодняшнего дня.

— Можно подумать: дело Главного — изобретать, творить, находить. Это — иллюзия. Порой приходится заниматься и совсем иными делами: быть завхозом, вышибалой, толкачом, просителем, тратить время и нервы на разного рода пустяки, от которых зависит основное дело, зависит во многом, до обидного во многом. Проблема эта далеко не проста! В наше время она существует, и без умения бороться за дело авторитетом, как говорится, не станешь…

И снова пауза. Он плотно сжимал губы и начинал ходить по комнате.

— Наша работа — это тысячи проблем, — говорил Королев. — Да, есть закономерность. Чем меньше масса пустой ракеты по сравнению с массой топлива, тем совершеннее ее конструкция, тем большую скорость она развивает в конце активного участка. Поэтому мы стремимся спроектировать корпус наименьшей массы, применяя тонкостенные оболочки, добиваясь оптимального соотношения между их длиной, диаметром и толщиной, создавая повышенное давление внутри баков для разгрузки их оболочек от осевых сжимающих сил. Прикидываем множество вариантов, считаем, ищем подходящий материал, ставим свои условия смежникам… Но проблемы решаются в муках. Одно цепляется за другое. Все взаимосвязано. Прочность, упругость, легкость… Уменьшение толщины стенок наряду с ростом размера корпуса ракеты делает учет его упругих свойств еще более актуальным…

Потом он останавливался и как бы подводил итог своим рассуждениям:

— А вот решение должно быть красивым. Даже внешне красивым. Творения Рембрандта, Гойи, Репина не только глубоко содержательны, наполнены мыслью, выраженной в формах, тонах и полутонах, очертаниях и тенях. Они красивы. Великие художники творили, чтобы обогатить человечество и восхитить его. Восхитить приметами реальности. Напрасно упрощают Циолковского: мол, мечтатель, романтик… Мечтал он не от скуки. Не маниловские это мечты, красивые замки на песке. Он считал. Усложнял свои расчеты, ставил перед собой множество труднейших вопросов и искал ответы на них. И фантастика его вовсе не наивна. Это способ выразить себя, свою идею, мысль, да, да, именно мысль. Сегодня мы видим, сколь сильны в его мыслях приметы реальности. А ведь он смотрел на космос, на межпланетные путешествия из своего времени…

Королев взглянул на меня и продолжал:

— Конечно, новое рано или поздно оказывается и устаревшим, и старомодным, и даже нелепым. Главное же, перевести проект из разряда мечтаний в «железо». И тем не менее. Само сочетание технической сложности и красоты естественно для конструктора. Конечно, его субъективные оценки могут быть чересчур оптимистичны. Но ведь творит коллектив. Его надо завести, заставить болеть идеей, отрицать ее и защищать, спорить, обижаться, посылать всех к черту. Это нормально. Более того, это необходимо, чтобы потом ломать голову и соизмерять, кто и в чем прав. Когда идея начинает материализовываться, обиды забываются. Появляется нетерпение — скорее бы начать испытания. А спорят-то жрецы, которые по десять, а то и двадцать лет занимаются поиском того, что вчера еще и на ум не приходило.