Мать и Колыбель (СИ) - Alexandra Catherine

В холле собрались министры и советники. Придворные теснились у стен, смешанные чувства отражались на их бледных и встревоженных лицах, когда они разглядывали своего прихрамывающего, преждевременно состарившегося правителя, облачённого в тонкую серебристую кольчугу, тяжёлые сапоги и стальные вставки на ногах и руках. Колет поверх кольчуги расшит золотым знаменем Карнеоласа, наручи и поножи украшены позолоченными узорами. Белый плащ с кровавым подбоем, золотой и лёгкий венец на голове устрашал своим величием. Его длинный золотой скипетр с набалдашником в виде короны с пятью лучами нёс он в правой руке, в левой — оригинал свитка с завещанием, написанной на розовой бумаге, обернутый лентой с золотой бахромой и россыпью самоцветов. Трен должен был вручить его прилюдно министру как посвящённому в Верховные Защитники государства.

Трен сократил речь до нескольких напутствий. Более всего он хотел вырваться из всех этих грузных церемоний и отправиться в путь: не желал, чтобы собственная армия утомилась от ожидания своего повелителя.

У входа во дворец по правую сторону стоял кронпринц Дарон в чёрном колете и кольчуге, с белым шёлковым платком на шее и с белым цветком в правой руке, которые по обычаю дарили уходившему на войну воину их безутешные невесты. Принцесса Альвария в светлом платье, с голубыми цветами в волосах, покорно стояла подле своего будущего мужа и безысходно глядела себе под ноги.

Раздражённому государю стало жаль её, в случае смерти его сына ибо эта девушка останется неприкаянной. Контракт будет расторгнут, и девицу отправят домой. На лице Дарона не было ни тени сожалений. Сильванская принцесса не была мила его сердцу и являлась лишь очередным долгом, который ему неукоснительно надлежало выполнить.

Трен наблюдал, как сын с решительностью и прохладной отстранённостью на своём суровом, бледном лице целует руку невесты, как белеют её в тонкую линию сжатые губы и как тщательно сдерживает она досаду и страх за собственную судьбу.

Государь вдруг осознал, что о сыне знает слишком мало; не ведает, каких женщин предпочитает его преемник. Едва Дарону минуло семнадцать, король не мог больше закрывать глаза на явное равнодушие сына к противоположному полу. Он никогда не видел, чтобы кронпринц засматривался на изящный стан какой-либо из придворных барышень. Государь пошёл на крайние меры. Он вызвал во дворец свою старую знакомую, давно овдовевшую баронессу. Та славилась красотой, живостью, весёлостью нрава и опытностью. О бурном романе наследника престола, воспитанного во всей строгости религии и преданности своему долгу, и моложавой вдовы барона судачили несколько месяцев, пока пресыщенный страстью Дарон не вернулся к своим обязанностям со свежей головой. Трен, более чем довольный результатами, отослал баронессу обратно, одарив её монаршей благосклонностью и назначив ей пожизненное жалование.

Арнил же никогда не вызывал подобных хлопот отца: о его любвеобильности начали поговаривать едва мальчику исполнилось тринадцать. Белокурый, голубоглазый, лучезарный, обходительный принц всегда любил женщин, а они с удовольствием отвечали ему взаимностью. Будь он беден и незнатен, женщины всё равно бы обожали его.

Трен не считал наследницу Ринорского рода Акме Рин красавицей и приятной особой. Агатовые глаза неприятно затягивали, в омуте этой пылающей черноты полностью исключалась возможность увидеть что-либо. Под густыми ресницами она прятала бурлящую силу своей натуры. Склонность её к открытости, упрямое нежелание всем нравиться поначалу изумляли придворных, а то презрение, с которым она начала поглядывать на них за их любовь к сплетням, интригам и разного рода мелким пакостям, начало наживать ей врагов уже с первой недели.

Эта девушка была первой, кто посмел отказать Арнилу.

Государя не интересовало, была ли Акме Рин любовницей его сына, но он пребывал в полной уверенности в том, что девица являлась основной причиной отъезда Арнила в Кунабулу. От Трена не укрылось, какое предпочтение отдает ей Провидица, и это настораживало. Ведьма отводила девушке особую роль, о которой сама Акме, быть может, и не догадывалась.

Отбросив всё самое наболевшее, Трен вдруг подумал о том, что всей душой противится выбору младшего сына. К тому же отец Трена, Марк I Бешеный, оставил сыну в наследство не только государство, но и весьма болезненную аллергию на Рианорскую кровь.

Между тем поднявшийся шум от многоголосого приветствия вернул государя к действительности. На площади его ожидала Личная Гвардия из сотни всадников, вооружённых огромными алебардами и короткими узкими мечами. На красных колетах, надетых поверх кольчуг, вышиты изображения вальдеборгских львов. На остроконечных шлемах виднелись выкрашенные в ярко-красный цвет длинные конские волосы. Красные плащи развевались на лёгком утреннем ветру. Здесь были и капитан Личной Гвардии государя, Огилий Веррес, заместитель Хельса и старший брат Авдия Верреса. В руке он держал белое знамя с разинутой львиной пастью — знамя дома Вальдеборгов.

Трен, мастерски разыгрывая смирение, принял из рук Первосвященника благословение, наградил всех заверениями в непременной победе и просил не горевать, если его настигнет смерть. Обменялся нескольким и тайными словами с Лирном Карном и направился к своему коню с золотой сбруей и красивой бело-золотой попоной.

В толпе придворных заметил разодетую и осунувшуюся Габриэлу Барбатос. Накануне вечером она ворвалась к Трену в спальню, кинулась ему в ноги и умоляла взять с собой, в чём ей в раздраженном изумлении было отказано, а также был высказан намёк на желательность её возвращения в Милар. Государь посчитал излишним упоминать любовницу в завещании, ибо понимал, что в случае его гибели наследник, будь то Дарон или Арнил, незамедлительно отправит её в какое-нибудь отдалённое поселение или обратно в Милар, где она будет коротать свои годы за счёт королевской казны до самой старости.

Фанфары приветствовали уезжавшего государя, как восхвалял его и народ, приваливший к главным улицам города.

Флаг Карнеоласа с изображением золотого солнца с семью лучами развевался по ветру на радость народу, который кидал под ноги государю и его Личной Гвардии цветы и пожелания возвращения с победой. Многие осеняли их крестным знаменем, что не могло не развлечь государя, ибо в Бога он верил мало.

Он слышал, как славили они имена государя и обоих его сыновей, несмотря на то, что младшего с ним не было. Все предосторожности и конспирация оказались напрасны: по всей стране неудержимым потоком разливался правдивый слух о маленьком отряде и его предназначении.

За воротами столицы государь, окружённый кавалерией Личной Гвардии, пустил коней галопом, а многочисленный кеосский корпус остался в столице, готовый подняться на защиту города, едва появится такая необходимость.

Через несколько часов показались домики Верены, а к западу от неё ровным строем, разбитая на неглубокие колонны, уже ждала карнеоласская армия.

Длинной рекой разлилась тьма безмолвного войска, терпеливо, с невозмутимостью ожидая своего повелителя. Напротив толпились жители Верены, встревоженно переговариваясь, ибо за всю жизнь свою никто из них не видел подобного.

Пехота, кавалерия, арбалетчики, механики, целители, повара, конюхи, оружейники, музыканты, художники, драматурги, историки, разведчики — все в полной боевой готовности ожидали своего государя.

Несколько поочередных громогласных команд развеяло сильным ветром, гуляющим по просторам карнеоласской земли, широкогрудой открытостью вместившей в себя всю эту грозную и многочисленную рать. Войско поприветствовало короля безупречной выправкой, а маршал-генерал Капуи, этот седовласый, но ещё довольно крепкий старец, с поклоном воскликнул:

— Ох, и знатная же заваруха ждёт нас у стен несчастной Керберры, Ваше Величество! Кровь бурлит, едва я взглядываю на эту армию! Не сыщется на всём свете столько бумаги, дабы славно описать всё то, что ждёт нас! Что сможет вся эта нечисть против такой рати?..