Дэниел Мартин - Джон Фаулз

— Недели через три-четыре. Если уложатся в срок.

— Возьми её с собой. Я так понимаю, она этого заслуживает. — Он заметил, что я замешкался. — Нет?

— Я и так здорово задержался со сценарием, Дэвид. И не уверен, что не придётся переделывать. А в Египте я был. На данный момент мне этого хватит.

— Ты не забыл, как я поступаю со сценаристами, которые не сдают работу в срок?

— Это я и имею в виду.

Мы улыбнулись друг другу. Он опустил взгляд, потом поднял на меня глаза и заговорил более серьёзным тоном:

— Дэн, я хочу, чтобы это было настоящее. К чёрту сроки. Если тебе понадобится лишняя пара недель… — Он развёл руками. — Ну что такое — пара недель?

— Мне надо ещё посидеть, подумать.

— Только сообщи в лондонскую контору. Они позаботятся о визах и прочей ерунде.

— Прекрасно.

Он скрестил на груди руки:

— А теперь поговорим о режиссёрах. А ну отгадай, с кем я обедал на прошлой неделе?

Но в такси, по дороге домой, Дэн решил, что ему ни в коем случае не следует ехать.

Не было реальной необходимости — всего лишь профессиональная условность; вот режиссёру и его помощнику по натурным съёмкам такая поездка действительно нужна. Тем более что Дэн отстал со сценарием значительнее, чем полагал Дэвид, — сделана едва половина, а от контрактного времени и половины не осталось. Помимо всего прочего, отъезд означал бы новый побег — уход от той жизни, в которую он только что вернулся; уехав, он опять укрылся бы под пагубной сенью неизбывных «привилегий» мира кино, дающего свободу от нормальных людских забот, от долга, от повседневных обязанностей, соображений экономии, от самодисциплины… Дэн ни слова не сказал Каро о поездке, когда на следующее утро она спросила его, как прошла встреча.

Через день он снова поехал в Оксфорд — присутствовать на дознании. С вокзала он отправился прямо в суд: времени до начала заседания почти не оставалось. Джейн и Розамунд были уже на месте, а с ними — Эндрю, приехавший рано утром; Нэлл осталась в Комптоне ухаживать за сыном и наследником, который ещё не оправился от свинки. Два-три ряда кресел в зале были заняты незнакомыми Дэну людьми: двое — явно газетчики, кое-кто из друзей и коллег, остальные скорее всего праздные зеваки. Шло подробное обсуждение деталей медицинской экспертизы, заключения патологоанатома; заслушали свидетельские показания палатной медсестры, затем — медсестры, дежурившей в ночь самоубийства; потом очень тактично и мягко допросили Джейн. Да, она была поражена; этот поступок шёл вразрез с его религиозными убеждениями. Он никогда не обсуждал с нею возможность такого поступка. Она не может припомнить даже разговоров с ним на эту тему в общем плане. Нет, не возникло ни семейных, ни финансовых проблем, которые могли бы вызвать такое отчаяние. Он был полностью в курсе хода своей болезни, знал, что жить ему осталось недолго… и так далее и тому подобное. Она была предельно собранна, голос её не дрогнул и тогда, когда старый коронёр239 спросил, не знает ли она какой-либо причины, заставившей Энтони, как он выразился, «покончить счёты с жизнью» именно в тот вечер.

— Нет, не знаю, — сказала она и добавила: — В тот вечер он виделся со старым другом — бывшим мужем моей сестры, — которого он особенно настойчиво просил приехать. Я видела, с каким нетерпением он ждал этой встречи и, насколько я знаю от него самого и от мистера Мартина, был очень ею доволен.

— А сами вы присутствовали при разговоре?

— Мой муж спросил меня, не разрешу ли я ему — учитывая обстоятельства — поступить эгоистично и побеседовать с мистером Мартином наедине. Они были очень близкими друзьями в студенческие годы, учились здесь, в Оксфорде, в одном и том же колледже и не виделись много лет.

Коронёр не стал больше её допрашивать, но Дэн увидел, как тот пометил что-то в своих бумагах, и его на миг охватило неприятное предчувствие, что ему-то не удастся так уж легко отделаться. Вскоре, сменив Джейн на свидетельском месте, он смог на практике проверить точность своей интуиции.

— Могу я поинтересоваться, почему вы не виделись с покойным в течение столь долгих лет?

— Наши отношения разладились, когда сестра миссис Мэллори решила развестись со мной. Виноват в этом прежде всего я сам. Готов объяснить, почему так случилось, если вы сочтёте это необходимым.

— Меня интересует только вечер накануне самоубийства. Могу я сделать вывод, что ваша встреча явилась по сути своей примирением?

— Да.

— И настроение собеседников было таким, как следовало ожидать?

— Вполне.

— Обсуждались ли другие проблемы?

— Что стало с каждым из нас за эти годы. Разговор шёл в этом духе.

— Не заходил ли — пусть хотя бы и самым косвенным образом — разговор о самоубийстве?

— Вовсе нет. Он даже в какой-то момент высмеял меня за пессимистический взгляд на состояние нашего мира.

— Не упоминал ли он о каком-либо огорчении или неприятностях, помимо очевидных, вызванных его болезнью?

— Он довольно скептически отозвался о своей преподавательской деятельности. Но некоторая доля скепсиса по отношению к самому себе всегда была ему свойственна. С самых первых дней нашего знакомства.

Коронёр позволил себе скуповато улыбнуться:

— И по вашему мнению, это не может иметь отношения к данному расследованию?

— Уверен, что нет.

— Когда вы уходили, не намекнул ли он о том, что собирается совершить?

— Никоим образом. Я сказал, что навещу его на следующий же день. По всем признакам, он был рад это слышать.

— Оглядываясь на происшедшее, не думаете ли вы, что решение было принято им до вашей встречи? Или у вас создалось впечатление, что — по какой-то причине — оно могло быть принято после неё? — Он не дал мне сразу ответить и продолжал: — Иначе говоря, полагаете ли вы, что это был заранее обдуманный шаг, или же решение было принято в последний момент?

— Сама наша встреча говорит о том, что верно скорее последнее. Но мне представляется, что по натуре, да, видимо, и по профессии, ему более свойственно было совершать заранее обдуманные поступки.

— Вы предполагаете — гипотетически, — что он принял решение до вашей встречи и, раз уж примирение, к обоюдному удовольствию, произошло, ничто более не препятствовало исполнению заранее намеченного плана?

— Я нахожу это наиболее вероятным.

— То есть он почувствовал, что искупил свою вину за ваш разрыв? Я так понимаю, что вы приехали из Америки по его просьбе?

— Ответом будет «да». На оба ваши вопроса.

— Однако он не говорил вам, что вы помогли снять с его души какой-то иной грех, более тяжкий, чем кто-либо мог подозревать?

— Он сожалел, что всё это произошло так поздно. Я тоже.

— Но вам не было прямо заявлено, дескать, теперь я могу уйти с миром?

— Совершенно определённо — нет.

— Может быть, это было выражено не прямо, но подразумевалось?

— Если бы у меня возникло хоть малейшее подозрение, я предупредил бы миссис Мэллори до того, как мы покинули больницу.

Коронёр колебался.

— Мне не вполне ясно, почему ваша встреча не состоялась раньше.

— Полагаю, потому, что я был в Америке. — Я поспешил продолжить, не давая ему развить эту тему: — Когда мы встретились, я упомянул, что сожалею о том, что мы так долго тянули с этим… с тех пор как он заболел. Не помню дословно, что именно он ответил, но мне кажется, ему лишь в последние дни удалось преодолеть великодушное, хоть и совершенно в данном случае напрасное, стремление не обременять меня своей собственной трагедией.

— Видимо, именно в последние дни идея примирения приобрела для него столь важное значение?

— Да.

— Не думаете ли вы, что он принял на себя несоответственно большую долю вины за ваш разрыв?

— В разводе с женой я был виновен не только с юридической, но и с моральной точки зрения. Истинной причиной разрыва послужила моя пьеса, в основу которой были положены обстоятельства развода, однако роли участников этой истории были мною извращены.

Коронёр улыбнулся:

— Ваша откровенность делает вам честь. Однако на мой вопрос вы не ответили.

— Прошу прощения. Я считал, что он проявляет излишнюю щепетильность, хоть как-то виня себя в том, что произошло.

— Могу я поинтересоваться, в чём именно он считал себя неправым?

— Возможно, в том, что не смог простить мне мои прегрешения?

— В недостатке милосердия?

— Ему казалось, что он переусердствовал в роли судьи.

— И тогда несправедливо осудил себя? И весьма сурово?.

— Я не хотел бы, чтобы здесь создалось неверное впечатление. Мы обсуждали эти проблемы достаточно легко. Не без юмора. Как люди, посмеивающиеся над своими прошлыми ошибками.

— Однако нельзя ли предположить, что он, с его религиозными убеждениями, мог смотреть на всё это гораздо серьёзнее, чем о том свидетельствовала манера разговора?

— Мне трудно поверить, что его самоубийство явилось некой формой наложенного им самим на себя наказания или искупления греха. Во время нашей беседы его поведение было в высшей степени разумным. Уравновешенным. Он даже рассказал мне пару забавных анекдотов. Я нашёл, что эмоционально и психологически он очень мало изменился с тех пор, как мы расстались.