Ленинград действует. Книга 3 - Павел Лукницкий

Так у нас все и вышло. Нам, Девятой бригаде, приказ с Ленинграда: продвинуться еще в тыл немецкий, сюда, к Луге. Здесь, конечно, нас потрепали, немножко тяжело было, — в Островно. Бои были…

А потом нам опять радиограмма, Иван Дмитриевичу, — что он идет в Лугу, на старую работу. Он меня и вызывает: «Клава, поскольку ты старая партизанка, я тебя знаю, я тебя с собою беру. Поедешь в Лугу?»

«Конечно, Иван Дмитриевич, обязательно поеду!»

Провожали нас хорошо. Салют делали с автоматов, выстрелы; крепко — в объятия, поцеловали все в щеку. Цветные ракеты — утром было — бросали. Нас провожали около двухсот человек партизан из разных бригад — Девятой, Двенадцатой и Шестой. Лошадка; на санях я, Нина — подруга моя боевая; на вторых санях — Алексеев и Лапин. Ехало нас четверо на двух санях, а Иван Дмитриевич на другой день поехал… Продукты: мясо, мука пшеничная, сухари, хлеб; автоматы свои, патроны…

Приезжаем в Лугу, встречаем мы своего нового редактора Девятой бригады, Колю (Никандров через трое суток приехал). Коля: «У меня ночлег найден хороший!..»

Приезжаем на ночлег — в центре Луги, деревянный домик. И хозяйка есть в доме, партизанская семья там. Как увидела нас — целовать! И говорит со слезами: «Где-то моя доченька, Нина, тоже в партизанах!»

«Где-нибудь и она ездит так!»

Конечно, мы начали готовить ужин. Она дала нам картошки. Ее зовут Тося, лет сорок ей. И говорит: «Родненькие мои, баню вам завтра стопим, в бане помоетесь!»

Кровать, простыни, подушки — все она для нас нашла!

Рассказывала о немцах, как ей было плохо, как они ее изнуряли здесь, звали ее: «партизанка!» Больная она, больше лежит, сердце у нее. Не эксплуатировали на работах.

Назавтра ходим мы топить баню. Тося: «Вот, у хозяйки рядом, которая уехала с немцами, дрова сухие есть; другая поселилась, не пускает в кладовку! Сходите попросите, чтоб она открыла взять дров!»

Я прихожу утром к ней, спрашиваю дров. Она: «Нет, это дровы собственные мои, я покажу вам. И сырые они!»

Я смотрю: сухие под сырыми заложены.

Я Тосе опять. Приходим, проверяем. Тося: «Иди, иди туда, вперед, дверь другая там, правая — сухие дровы».

Та: «Не пущу!»

И забирает Тосю, и за руки уводит от кладовой. Я кричу: «Не трогай, брось немецкие поступки твои, теперь власть не немецкая, а советская, так что браться не можешь за руки, а сказать можешь!»

Взяли дров, напилили, стопили баню. Намылись в бане; так хорошо, легко нам стало! Да, два месяца не были в бане. И мы намылись все, очень были довольны тетей Тосей и благодарили ее все.

Мы не привыкли жить в мирной обстановке. Нам вот, кажется, скучно. И хочется нам воевать, и все! И сидишь, и думаешь: хорошо бы, если б нас опять куда-нибудь забросили в лес, мстить коварному врагу. Еще, может, за всех не отплочено, может, оставши еще. Печки топить не хочется. Привыкла стрелять, да и все!

Когда въехали в Лугу — хмурый народ. С радостью они нас встречают или нет, кто их знает. Чувствуется, как они вроде рады, как и не рады.

«Что, бабушки? (или мамаши?) Рады, что пришли наши?»

«Как же, родименькие! Ведь нам надоело…»

И начинают нам доказывать… А запинаются, как боятся чего-то!

Посмотришь на город — так сердце болит, эх, жалко, думаешь!

На девиц я сурово смотрела, и все смотрели сурово. Идет расфуфыренная, бровки подведены, губки подкрашены; прически, конечно, немецкие, и сапожки немецкие, во зло так входит все! Эх, думаешь, девушки! Что вам нравилось немецкое, куклы немецкие? Если я буду жива, все равно мы этих куклов растреплем! Не нравятся ихние выходки!.. И перестанут немецкие эти хихикалки глазки строить, лицо серьезное будет при нас. Хватит, похихикали с немцами!

Идем в Луге от тети Тоси, и взорван мост. И там собираются старушки эти, по дровы. Я спрашиваю: «Бабушка!»

«Что, — говорит, — родненькая?»

«Вот этот мост. Надо расставить ваших немецких куколок, построить; они, как видно, любезничали с немцами на этим мосту!»

Она смотрит и с испуганным лицом:

«Да, да, доченька, правильно говоришь, любезничали, любезничали!»

…На дороге я, с Ниной, с Марусей. Разговариваем. Красные ленточки, и автоматы с собой. Командиры и бойцы останавливаются вокруг нас. И ходят, и смотрят с мужеством таким на нас. И не спрашивают, а только смотрят. А потом все же я решилась: «Что вы, товарищи военные, смотрите так на нас? Только извините — товарищ военный, я по званию не знаю вас!»

А он мне отвечает, говорит: «Мне интересно смотреть на вас, какие вы оживленные! На вас очень смотреть хорошо со стороны! Лица у вас веселые, оживленные, жизнерадостные! Я представляю из себя — майор…»

И заявляет: «Вы кончили воевать, что ли, девушки?»

«Как будто и так!» — отвечаю.

«А что же вы в Красную Армию не идете?»

«Товарищ майор! Нам приказ дали — быть, значит, на гражданке, побудем на гражданке пока. А если скажут в Красную Армию идти, мы пойдем в Красную Армию, со всяким удовольствием!»

И спрашивает: «Как ваша жизнь проходила, партизанская?»

А мы отвечаем: «Товарищ майор, по-моему, вам все известно, и наша жизнь партизанская, и действия партизанские. Вы все слышали и даже читаете о партизанках!»

«Да, читать читаем и по радио слушаем все, партизаны молодцы, замечательно действуют! Очень бы желал с партизанками быть на фронте, с ними замечательно воевать. Вот нам приходилось брать одно село, занятое немцами. Идет бой, партизаны хотят выбить их. И как раз мы прибыли в ту деревню, где партизаны, и пошли на помощь партизанам. В бой… Дали мне несколько человек партизан, подошли к селу, заняли оборону, залегли, говорим — все… Потом командую: «Огонь!» — и «Вперед!» Смотрю, пока мы здесь не успеваем вставать и огонь открывать, — партизаны оказались в селе. И уже немца нет в селе!..

Вот интересно! Партизаны ходят уже по селу, который убит — раздевают уже его… Хорошо воевать с партизанами, замечательно, но только их нужно в руках держать. Они очень решительные!»

И он на машине уехал, а мы пошли в разные стороны…

Клаве Юрьевой, которая уже получила должность телефонистки в лужском отделении связи и с завтрашнего дня пойдет на работу, сегодня было приказано сдать автомат. Получив от И. Д. Дмитриева этот приказ, она едва не расплакалась. Вышла с автоматом на улицу, прошлась по ней, внезапно подняла автомат и выпустила по осине один за другим три диска — только сучья летят!..

Рассказывает: сбежались красноармейцы: «Кто стреляет?»

«Я стреляю!»

«Нельзя стрелять!»

«Я последний раз стреляю, салют даю! Автоматы-то отбирают от нас!»

Смотрят: «Ну, молодец!..»

— …Стою, — рассказывает дальше Клава, — даже оглохла. Три диска подряд! А тут — часовой, патруль. У него тоже автомат. Я ему: «Давай теперь с твоего!»

А он: «Ты с ума сошла!..» А все-таки дал мне, диск его выстрелила! А тут подошел лейтенант и часового того — на гауптвахту!..

— Что мы будем делать, — добавляет Клава. — Все привыкли воевать! Это — болезнь! Про себя скажу: в доме не усидишь, выстрелить хочется. Выйдем на гражданку, — смеется своей шутке Клава, — наверно, поезда спускать под откос будем. Свои!..

Но пистолет свой Клава все-таки отстояла — висит всегда на боку. Да и все еще может быть! Вот сегодня в Луге минеры, осматривая подвал, обнаружили в нем голодного гитлеровского солдата — в форме и в плащ-палатке. Еще одного в другом подвале, на Лесной улице, нашел бывший командир партизанского отряда Войчунас…

Полуразрушенная Луга еще горит то здесь, то там. Сколько ни выискали, ни обезвредили мин замедленного действия вездесущие саперы, а нет-нет и взлетает на воздух какой-нибудь, казалось бы, уже убереженный дом. Немцы замуровали мины в фундаменты, в стены — столько мин, что невозможно обнаружить их все.

28 февраля. Хутор Глубокий Ручей

Изба, в полутора километрах от деревни Домкино, у озера Врево. Редакция газеты «Вперед за Родину». Дымно. Койки…

Устал, и болит сердце; только что добрался сюда из Луги: валенки, полушубок, свитер, рюкзак с сапогами и продуктами, тяжелая полевая сумка и пистолет.

Шел в Лугу пешком до КПП, с час ожидал попутную машину. Машины не берут или идут не туда, куда мне нужно. Стремление мое — догнать наступающие части, а я не знаю, где что находится. Встретил майора Полесьева из армейской газеты, он сказал, где находится редакция.

Случайная машина — фургон; знакомый врач (из госпиталя) довез меня восемнадцать километров до перекрестка на Домкино. Отсюда пешком, два километра, в Домкино, нашел политотдел.

…Наши войска километрах в пятнадцати от Пскова. Ляды партизанами заняты в январе. Рудно — где был штаб партизанской бригады — партизаны удерживали до подхода Красной Армии, несмотря на все карательные экспедиции немцев…