Сибирь. Монголия. Китай. Тибет. Путешествия длиною в жизнь - Александра Потанина

Иногда человек в это время задает каму вопросы, и последний импровизирует ответы. Найдын бросала свое орбо всем, не обходя никого, даже детям, и всем по порядку. В отличие от монгольских шаманов, урянхайские кружатся по солнцу. Обойдя всех, Найдын опять стала перед еренем, т. е. перед шнуром с джаламой, и здесь мать и брат стали снимать с нее камское платье; в это время она корчилась и стонала и в то же время не переставала тихонько напевать; успокоилась она только тогда, когда все шаманское сняли с нее; она имела вид человека только что проснувшегося и оправилась уже после сильной понюшки табаку и чашки чаю, которую ей подали. Вид у всех камов, и мужчин и женщин, такой, какой бывает у людей с сильными страстями: морщины показываются рано и бывают глубоко врезаны, глаза почти у всех имеют в себе нечто особенное, они как бы больше блестят, по крайней мере, это бывает заметно в дни камланий.

Нам всегда почти приходилось наблюдать камов в дни, назначенные уже для камланья, определенные раз навсегда; а все камы, говорят, чувствуют особое нервное возбуждение, когда наступает время камланья; с ними даже случаются болезненные припадки вроде падучей, если они удерживаются от камланья. Урянхайские камы совершают обязательные камланья 9-го, 19-го и 29-го числа каждого месяца. Можно и нарочно пригласить кама камлать, например, по случаю болезни, или ради освещения нового домашнего онгона.

Все пение Найдын и других урянхайских шаманов, даже и тех, которые в обыкновенной жизни уже говорят монгольским языком, совершается, как бы для большой торжественности, на языке урянхайском или, как в этом случае говорят иные монголы, на уйгурском. Впоследствии нам перевели некоторые отрывки из того, что пела Найдын во время своего камланья.

Вначале она обращаясь к змее:

«Златоглавая моя змея Амырга!Пьющая воду из вершин рек!Шагающая по вершинам гор!»

Дальше она пела:

«Левой рукой держусь я за радугу, правой – за небо.Тело мое велико, как гора, сердце мое крепко, как кишечило (надмогильный камень).Шуба моя из лохмотьев, пища моя горька, как сосновая смола».

С урочища Модон-Обо мы любовались видом, который был великолепен. Большая долина Енисея видна верст на десять; она тянулась с востока на запад. Вдали, на противоположном берегу, опять высились скалистые горы. От нашей стоянки у подножия Танну-Олы до Енисея было верст двадцать; воды в реке нам не было видно за береговым уступом, но линия реки обозначалась густым тополевым лесом; долину Енисея местами перерезывали речки, сбегавшие с Танну-Олы; их берега тоже окаймлялись кустарниками тальника и, главным образом, облепихи (Hippophae rhamnoides); деревья были уже в осеннем ярко-желтом уборе.

Ближе к склонам горы находились пашни, разделенные канавами. Просо, которое здесь сеют, было везде почти снято. Налево продолжение долины скрывалось от гор холмами, направо, по берегам Енисея, местами выступали причудливые, отдельно стоящие скалы, иные из них были белые и очень украшали ландшафт.

Мы шли на восток то у самой воды, то обходя скалы и поднимаясь на береговую террасу. Река имела очень красивый и внушительный вид. Улукем здесь очень широк, и воды его несутся быстро, но он очень пустынен. За все время, которое мы двигались около реки, мы только раз видели каких-то урянхайцев, плывших вниз на плоте.

Река достигает здесь ста сажен или даже больше; по ней много островов. Два раза в год, весной и затем в конце лета, в Улукеме воды прибывают, и тогда он несется с бешеной быстротой, иногда смывает целые острова и намывает новые. По берегам Улукема встречаются тополевые рощи, деревья бывают в несколько обхватов толщины; луга иногда покрыты высокой травой. По верхней террасе встречались места степные, т. е. рос ковыль, высокий злак джису (Lasiagrostis splendens) и мелкие солянки. Между последними было много таких, которые образовали перекати-поле, облеплявшее придорожные кусты. В одном месте этих оторвавшихся от корней растений было так много, что караван брел по их серым массам, точно по воде.

26 сентября мы дошли до реки Елеш. По всей дороге не было урянхайских жилищ; только раз мы встретили веселый поезд, – молодые люди и молодые девушки ехали на свадьбу. Все они были нарядно одеты, но их костюм на этот раз не отличался от монгольского; яркие атласные шляпы были, очевидно, куплены в улясутайском китайском магазине. Веселые, румяные лица девушек, их бойкий смех, некоторое заигрыванье с молодежью нашего каравана очень понравилось нам; видно было, что они на своих скакунах чувствовали себя совершенно безопасными, и действительно, перекинувшись двумя-тремя фразами и посмеявшись они унеслись, как ветер, в боковое ущелье долины.

Реку Елеш мы перешли вброд, воды было только по стремя. На этой реке мы нашли русский дом и русских людей. Тут жил уже девять лет старик, приказчик купца Весенкова. Его хозяин вывозил соль из озера, которое лежит несколько выше, ближе к горам Танну-Олы, скупал урянхайский скот и пушной товар, а урянхайцам продавал русские товары. От этого приказчика мы узнали, что несколько далее по нашей дороге есть еще русский дом, где живет минусинский купец Сафьянов.

Мы были очень рады встретить русских людей и мечтали о разных русских удобствах жизни – о печеном хлебе, русских щах, бане и т. п.

Следующая наша ночевка была уже у Сафьяновых. Трудно описать то удовольствие, которое испытываешь, когда, после долгих лишений, вновь пользуешься привычным комфортом. У Сафьянова совсем русский дом. Отдохнув тут один день, мы двинулись в дальнейший путь, далеко не легкий, как оказалось впоследствии; он лежал по местности, совершенно лишенной дорог.

В восьми верстах выше Сафьяновского дома, в Улукем впадает с севера река Бейкем. Собственно Улукем, или, что то же, Енисей, имеет две вершины, почти равные по своей величине: Бейкем и Хаикем; обе эти реки протекают по очень горной стране, имеют много притоков и многоводны, но, вследствие пустынности страны, имеют мало значения в настоящем. Кем по-урянхайски значит «река», Улукем – «большая река».

От слияния двух кемов мы пошли к югу, так как берегом Хакема, южной вершины, идти было нельзя, – мешали скалы, подходящие к воде, не оставляющие на берегу дороги.

Дойдя до значительной речки Бурен, где, как мы узнали, жил начальник здешних урянхайцев Огурда, у которого нам нужно было выпросить проводников, мы послали Огурде с казаком подарки: дешевое ружье, карманные часы и несколько мелочей. Огурда приехал к нам сам; это был мужчина средних лет, в шляпе с павлиньим пером и в китайской курме поверх халата: с ним явились и два его помощника. Разговор мы поддерживали с трудом, хотя Огурда держал себя просто, без спеси; только выпитый пунш сделал гостя несколько более разговорчивым. На другой день он прислал нам ответные подарки; блюдо очищенных кедровых орехов, блюдо овечьего сыра, два куска шелковой материи и кусок бумажной синей далимбы. С этими подарками к нам явились два сына Огурды; один, лет 18, был лама, другой, наследник его княжеского достоинства, лет 14; последний не умел говорить по-монгольски и был очень застенчив. Молодые люди показали нам свою удаль, ловкость и резвость своих скакунов.