Лунный нетопырь - Ольга Ларионова

— Воля твоя, — проговорила принцесса с неохотой — не просвещать же прислужницу, что все семейство доблестного дружинника жаждет увидеть у себя не знахарку, а похоронных дел мастера. — Скажи Киху, он в доме у верховного судьи не раз в гостях бывал. Он тебе поможет, я ведь уже велела всем отправлять тебя туда, куда ты пожелаешь, по первому требованию. Только там лишнего не болтай. И к первой луне здесь будь.

Паянна тяжело поднялась с камня, приблизилась к девушке и прямо-таки нависла над нею темной глыбищей:

— А ведь не затем ты, княжна, на берег подалась, чтобы меня обихаживать. Горе, что ль какое, что так с лица спала?

Мона Сэниа привычно облизнула губы, захолодевшие при одном упоминании о луне, обвела взглядом берег. Пусто.

— Скажи, Паянна, — неожиданно для самой себя торопливо проговорила она, — ты когда-нибудь изменяла мужу?

Паянна свесила головушку на левое плечо. На лице ничего не отразилось — да и что могла выражать черная, точно из эбенового дерева, маска?

— Ты себя со мной, княжна, не ровняй, ты роду государева; испокон веку повелось — что князю дозволено, то смерду подлому и думать не след, — проговорила она после затянувшегося молчания. — А ежели пала на тебя напасть неодолимая, то позабудь обо всем, дай себе волю и натешься вдосталь, но — один раз. Один-единый. А потом убей.

— Паянна!

Что — Паянна? Ну что — Паянна? Я служу верно, и уж ежели ты ко мне, старухе, за словом вещим приходишь, я по-холопски не отбрехиваюсь, а даю тебе совет, который дорогого стоит. Слезыньками моими он напитан, что проливала я, покуда не уразумела: что блудит мой воевода с девками ссыльными — то пустое, на то он и мужик. Все они таковские, ты это крепко запомни.

Да уж, бесценный был совет. Мона Сэниа уже жалела о своем неуместном любопытстве, но не опускаться же до объяснений, что она имела в виду не себя и уж никак не собственного супруга.

— Не о командоре сейчас речь, — отрезала она высокомерно. — Если он мне изменит…

По-волчьи сверкнули глаза на угольном лике, уставились, не мигая.

— Тогда не быть ему на белом свете.

Потому что, скорее зеленая Игуана опустится на дно морское, а солнце начнет светить черным светом…

Но какая-то неестественная, гнетущая тишина повисла над морем. Паянна, запрокинув голову, уже глядела в набухшее бедою небо, и оно, казалось, медленно-медленно падало ей на лицо…

— Да такое просто немыслимо, — отмахнулась принцесса. — Что же до совета твоего… Ты у себя на Тихри про Таиру-Светлячка слыхала? Вот она всегда по своеволию своему поступала, не по разуму. За то и поплатилась двумя жизнями… и своей в придачу.

— Так я ж то и баю: ты — королевна, а она, знать, не по чину замахнулась. Все путем.

Принцесса стиснула зубы — не раз и не два за последнее время ей на ум приходили Юрговы слова: «Что позволено Юпитеру…» И вот, оказывается, то же самое подсказывает логика, взращенная под губительным солнцем ссыльного края.

— Вот что, отправляйся-ка ты лучше в гости…

— Чуть опосля. Ступай-ка за мной.

Мокрая суконная юбка хлопнула по пудовым сапогам, и Паянна, натужно покряхтывая, полезла вверх по склону, усеянному плюшевыми островками песчаного тимьяна. Мона Сэниа недоуменно следовала за ней, стараясь не попасть под неизбежную осыпь.

— Во, и у вас то ж, я нюхом чуяла, — старая воеводиха внезапно остановилась и, гибко извернувшись, выдрала из-под можжевелового куста пучок сизоватой, точно тронутой плесенью, зелени; замотала собственным волосом, протянула девушке. — Держи, подрёмник это, а, по-вашему — сонь-травенец. Под подушку муженьку положь, только сама-то храпака не задай.

Принцесса, как завороженная, против воли приняла ведовскую травку — умом понимала, что и притрагиваться нельзя, но внезапно одеревеневшие пальцы стиснули влажный пучок, спрятали в складках плаща. Сказка ведь не кончена, на жаркой Невесте следует точно и холодно отдать еще один долг.

— …а утресь вынешь, — прозвучало опять так спокойно и буднично, словно речь шла о просушке сапог.

— Паянна, — медленно проговорила принцесса, — зачем ты это делаешь?

— Сама знаешь, княжна, я служу верно…

— Зачем ты мне служишь?

Черная маска на миг замерла, а затем по ней словно волны побежали; непомерно расширившиеся глаза глядели на девушку изумленно и недоверчиво:

— Любого вопроса ждала я от тебя, княжна моя милостивая, только не такого. И врать тебе мне не след, и как изъясниться, не ведаю…

— А ты попроще.

Ну ладно, коли так. Доживать бы мне век свой при князе Лронге Справедливом в лени да сытости, где была я сама себе госпожа, так нет же — к чужедальнему двору подалась в услужение рабское. Зачем, спрашиваешь? А затем, что дело господарское — приказы приказывать, на то ни ума, ни силы, ни доблести не надобно. Что повелено, то исполнят, а что да как, то забота чужая. Только скукотишша это, да что мне тебе говорить, ты сама праздной тоскою маешься. А подневольная доля — она хитроумия требует, любое повеление — оно ведь от сих до сих, вот и выворачивайся, точно на узком мосточке. Тут уж не до скуки, иной раз темечко-то до самой черепушки прочешешь, чтоб в енто самое «от сих до сих» уложиться…

— Я вот тебя слушаю, — медленно проговорила принцесса, и у меня складывается впечатление, что ты не о жизни своей рассказываешь, а излагаешь правила какой-то игры; только вот непонятно, с кем ты играешь — со мной… или с собой?

Паянна снова запрокинула голову, глядя в пепельное небо, опустившееся еще ниже, точно оно хотело сомкнуться с морскою водой, похоронив в ее глубине острова, опостылевшие неведомому богу. И в этот миг девушке показалось, что эта зловещая туча и массивная фигура чернокожей тихрианки — суть одного естества…

— Однако, княжна моя милостивая, мне пора, — прозвучал голос Паянны, словно не расслышавшей обращенного к ней вопроса, — да и до твоей сладкой ноченьки уж рукой подать.

Точно лезвием ледяным полоснуло во всем теле, от губ до самых щиколоток; позабывшаяся за разговором боль, воскрешенная одним-единственным словом, как будто мстила за передышку.

Проклятая черная ворона, да как она смеет даже думать о том, что случится грядущей ночью?

— Да лети ты, куда хочешь! — в бешенстве крикнула она, отталкивая от себя старую воеводиху и все-таки не забывая представить себе двор перед плитняковым донжоном, таким же приземистым и несокрушимым, как и сам верховный судья.

Теперь, когда чернокожая ведьма была препровождена не в очень-то благородное судейское семейство, надо было сделать глубокий вдох и явиться под собственный кров, как ни в чем не бывало.

Получилось. Не в первый же раз, в самом деле…

Супруг вместе с детишками уже укрылся от непогоды в шатровом покое их импровизированного замка; воплей Эзрика тоже слышно не было, как видно, Ких, на все руки мастер, уже его утихомирил.

— Яусталакаксобака, — торопливо пробормотала она недавно освоенную земную формулу. — Пойду, лягу.

Было в ее тоне что-то такое, что Юрг даже не улыбнулся.

— Конечно, малыш. Паянну отыскала?

— И даже отправила к Пыметсу, погостить. — Это уже из их уютной спаленки. Швырнула плащ на пол, скинула сапоги и повалилась на постель, крепко-накрепко зажмурившись. Раньше это просто означало бы: «сплю, не буди»; теперь же ей приходилось сжиматься в комочек, чтобы как-то пересилить, стиснуть свою неумолимо растущую томительную боль в никудышных тисочках слабеющей женской воли.

Юрг прошел мимо на цыпочках, пронес в детскую прикорнувших малышей. Они позволили себя уложить безропотно, как видно, сказалась надвигающаяся буря. Юрг вернулся, всмотрелся в осунувшееся и вместе с тем на удивление помолодевшее лицо жены — это ж и здоровый мужик не выдержит так с планеты на планету порхать, одни психологические перегрузки чего стоят. Вот и сейчас даже не сняла ни куртки, ни обруча; однако первый сон лучше не тревожить, через час-полтора можно будет все это исправить… Он осторожно прилег рядом — тоже тянуло в сон, метеозависимость на старости лет развивается, не иначе.

Темнело так стремительно, что жучки-фонарщики под потолком начали зажигать свои чуть теплящиеся огоньки, но своду неистово забарабанили первые капли тропического ливня. Мона Сэниа внутренне изготовилась: вот сейчас. Такой грохот ведь и мертвого разбудит. Еще секунда. Ну же, ну…

Оськин трубный рев был слышен, наверное, даже в караулке, но принцесса ждала его и поэтому вскочила первая.

— Спи, спи, — шепнула она мужу; — сейчас я его убаюкаю.

Она нагнулась к плащу, и влажный пучок подрёмника тревожно захолодил ее ладонь. Спи, муж мой, любовь моя.

Колдовская травка, повинуясь едва уловимому движению пальцев, перекочевала через ничто прямо под супружескую подушку. Теперь оставалось только утихомирить крикливое чадо. Она скользнула в персональную Эзрикову спаленку, где на табурете постоянно восседал в позе богомола пучеглазый свянич, прижимая к мохнатому брюшку полный рожок, отчего молоко всегда было теплым.