Ханское правосудие. Очерки истории суда и процесса в тюрко-монгольских государствах: От Чингис-хана до начала XX века - Роман Юлианович Почекаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А.Г. Сазыкин совершенно справедливо рассматривал эти произведения как своеобразную популяризацию буддийского канонического права, в первую очередь преступлений и наказаний в религиозной сфере, которые не только остались внутри буддийского учения, но и дополнили собой монгольское «светское» право [Сазыкин, 1980, с. 129]. Именно этот исследователь впервые обратил внимание на «хождения в ад» как на источники о правовых представлениях монголов XVII – начала XX в., посвятив данной тематике несколько работ. В частности, он проанализировал соотношение представлений о преступлениях и наказаниях в указанных произведениях с аналогичными положениями в памятниках традиционного монгольского права[201], отметив постепенное ужесточение ответственности за религиозные преступления в монгольском праве [Сазыкин, 1980, с. 131–134]. Кроме того, исследователь уделил внимание (в традициях советской исторической науки) социальной составляющей воззрений монголов, например проблеме пороков самих представителей духовенства, которые также подвергаются за них наказаниям в «хождениях в ад» [Сазыкин, 1977, с. 106–108].
В своих работах А.Г. Сазыкин ограничивался упоминанием сюжетов, связанных с судом верховного божества подземного мира – Эрлик-хана – над умершими (в большинстве произведений таких сюжетов 2–3, лишь в «Истории Чойджид-дагини» их количество в разных версиях составляет от 9 до 16), однако не ставил перед собой задачу проанализировать сам судебный процесс [Сазыкин, 1977, с. 106–107; 1986, с. 49]. В настоящем исследовании, в известной степени развивая наблюдения А.Г. Сазыкина, мы попытаемся проанализировать именно судебный процесс и соотнести его элементы с регулированием суда и процесса в монгольских правовых памятниках – кодификациях XVI–XVIII вв.
Начнем с описания в «хождениях в ад» самого места суда. В связи с этим можно вспомнить, в частности, предписание джунгарского правителя Галдана Бошокту-хана, согласно которому суд не должен производиться «вне определенного места» [Их Цааз, 1981, с. 31, п. 11]. Полагаем, это связано с определенной сакральностью судебного разбирательства, что подчеркивается и проведением его именно в официальном месте пребывания суда. У монголов, которые, во-первых, вели кочевой образ жизни, во-вторых, не отделяли суд от административной власти, конечно же, не могло быть столь грандиозных представлений о суде в загробном мире, какие имелись, например, у современных им китайцев: согласно их поверьям суд в подземном мире осуществляли десять судей, которые имели разную компетенцию и сидели в десяти огромных залах (см., например: [Баранов, 1928, с. 3–16]).
Тем не менее и в монгольских буддийских сочинениях из цикла «хождений в ад» особое внимание уделяется описанию места судилища – резиденции верховного судьи подземного мира Эрлик Номун-хана. В некоторых из них просто упоминается о том, что Эрлик-хан сидит на золотом троне в окружении прочих эрликов [Видения…, 2004, с. 219; Ойратская версия…, 2015, с. 102]. В ойратской версии Чойджид-дагини Эрлик-хан вершит суд в огромной крепости, а его трон дополнительно украшен атласными занавесками и увенчан шелковым балдахином [Ойратская версия…, 2018, с. 108]. А в «Повести-наказе Цаган Дара-эхэ» верховный судья восседает среди множества зданий в огромном дворе, окруженном железной оградой [Повесть-наказ…, 2015, с. 55]. Думается, величественность места должна подчеркивать важность самого процесса.
Достаточно четко определяется в «хождениях в ад» состав участников судебного процесса. Естественно, в первую очередь это сам Эрлик-хан (Эрлик Номун-хан), единолично рассматривающий дело и выносящий приговор. Затем следуют подсудимые, среди которых – мужчины и женщины разного происхождения: знатные и простолюдины, монахи, охотники, пастухи и др. В осуществлении правосудия верховному судье содействуют специальные «чиновники» – эрлики, представляющие собой демонов, нередко зооморфных (с головами обезьян, быков, собак и проч.).
Специфическими участниками некоторых разбираемых дел являются представители защиты и обвинения. В «Повести о Чойджид-дагини» это «белый человек» и «черный человек», которые выступают соответственно в пользу невиновности и виновности [Видения…, 2004, с. 156, 157, 166–167; Ойратская версия…, 2018, с. 111, 115]. В «Повести о Гусю-ламе» вместо них фигурируют Будда и черт, вступающие в конфликт по поводу судьбы умершего [Видения…, 2004, с. 234, 235; Ойратская версия…, 2017, с. 118–119, 151].
Практически все представленные в «хождениях в ад» судебные разбирательства начинаются с выступления самого Эрлик-хана, который задает подсудимому некие ритуальные вопросы, являющиеся своего рода судебной формулой [Видения…, 2004, с. 154–155; Ойратская версия…, 2018, с. 109–110], после чего предлагает ему или ей высказаться.
Реакция разных подсудимых на это предложение различна. Большинство в ответ выступает в свою защиту с довольно длинными речами, подробно перечисляя свои добрые дела и прегрешения (последние обычно описываются как немногочисленные и незначительные). Кто-то предпочитает высказываться довольно кратко, упирая на милость судьи. А иные вообще не используют право слова, падая без чувств от страха перед грозным подземным судьей, – подобные случаи, в частности, описываются в рассказах из «Алмазной сутры» [Видения…, 2004, с. 78–79, 96]. Любопытно отметить, что после своего выступления подсудимый играет уже пассивную роль в процессе: ему не предоставляется возможность высказаться ни на одной из последующих стадий разбирательства, вплоть до вынесения и исполнения приговора. В сочинениях, где фигурируют «белый человек» и «черный человек» / Будда и черт, они также высказываются соответственно за или против подсудимого на данной стадии процесса, правда, чаще всего их слова вызывают гнев Эрлик-хана, поскольку они «противоречат друг другу» [Видения…, 2004, с. 235; Ойратская версия…, 2017, с. 119, 120].
После заслушивания подсудимого (или убедившись, что он не способен говорить в свою защиту) Эрлик-хан обращается к своим помощникам-эрликам, предлагая проверить его слова с целью подтверждения или опровержения. Практически во всех разбирательствах, описанных в «хождениях в ад», помощники используют для этого зеркало и книгу. Полагаем, что это – символическое отражение свидетельских показаний, правда, с учетом специфики загробного суда: «свидетелями» выступают зеркало, отражающее истину, и записи в книге, которые ведет по каждому человеку местное божество (явное заимствование из китайской традиции загробного суда [Баранов, 1928, с. 2]). Следует отметить, что институт свидетелей в традиционном монгольском уголовном процессе регламентировался довольно тщательно [Восемнадцать…, 2002, с. 44, п. 3; с. 48, п. 4–6; Халха Джирум, 1965, с. 45, ст. 7][202], поэтому зеркало и книга фигурируют в «хождениях в ад» постоянно.
Постоянное присутствие этой книги отражает факт письменной фиксации (протоколирования) процессуальных действий, равно как и результатов разбирательства, т. е. занесения судебных решений в специальные реестры. На последнее указывает сообщение одного из рассматриваемых сочинений – «Повести о Молон-тойне»: главный герой прибывает в подземный мир в поисках своей матери, и Эрлик-хан в ответ на его вопрос о ее судьбе приказывает своим писцам посмотреть, нет ли сведений о ней в свитках [Видения…, 2004, с. 40; Ойратская версия…, 1999, с. 46].
В большинстве разбирательств обращение к зеркалу и книге заканчивается выяснением того, что подсудимый в своей речи
