Путешествия на берег Маклая - Николай Миклухо-Маклай

<6 апреля. > Радьи Айдумы и Наматоте старались всеми силами нравиться мне: пожимали беспрестанно мне руки, изъявляли желание всюду следовать за мной, предлагали собрать всех папуасов в Байкалу или куда только я пожелаю.

Серамцы просят в свою очередь не верить ни одному их слову и видят новые сети.

Восемь человек моих людей – серамцев больны лихорадкою.

Вечером Иосиф пришел сказать мне, что оба радьи говорят моим матросам, чтобы они за себя не боялись, что им никто ничего не сделает. Серамцы этому верят, но сильно трусят за меня или, вернее, за самих себя, полагая, что в случае, если меня здесь убьют, им достанется от голландского правительства, когда они вернутся домой.

7 апреля. Измерил череп, который взял с гробницы на о. Наматоте и который оказался очень интересным, имея индекс ширины, равный 62; я смерил его 2 раза, думая, что в первый раз ошибся.

8 апреля. Анакода приехал сказать мне, что вследствие последних событий он боится остаться здесь, что торговля в этом году плоха и что он предпочитает поэтому отправиться на острова Кей или Ару. Я приготовил 2 ящика с препаратами в спирту и черепами, которые хочу отправить с ним, и дам ему несколько писем для передачи первым голландским властям, которые встретятся. Одно будет адресовано генерал-губернатору в Батавию с кратким изложением случившегося и сообщением моего решения остаться здесь.

Между похищенными или разбитыми вещами находились, между прочим, две банки с хиною. У меня остается одна неполная, почему приходится весьма экономно обходиться с приемами. Между моими людьми очень много больных: из 16 матросов только 4 здоровы.

11 апреля. Отправился, наконец, на о. Айдуму. Выбрал будущим местом жительства Умбурмету, положение которой мне кажется более здоровым в сравнении с Байкала. Когда выбирал вечером место для моей хижины, серамцы стали снова ворчать; я сейчас же прекратил это ворчание, заявив опять, что в хижине жить я буду один, а они все могут оставаться ночью и даже днем на урумбае, а что, если им и этого мало, то пусть отправляются домой, а я один останусь здесь. После этого недлинного объяснения, которое я постарался сказать, не повышая голоса, снова послышались уверения в преданности и полной готовности слушаться. Пользуясь моментом, я заставил обещать мне начать постройку хижины завтра с рассветом и построить ее как можно скорее, так как жить на урумбае в маленькой каюте мне очень надоело.

12 апреля. Я еще не встал, т. е. не было и 5 ½ <часов>, как партия серамцев съехала на берег, чтобы до завтрака вырубить нужный материал для будущей хижины. Позавтракав, я съехал на берег и назначил на месте, которое Иосиф с одним из серамцев уже расчистили, и размеры хижины. Так как эта хижина будет служить мне только для ночлега, а днем – для письменных занятий, все же мои вещи останутся на урумбае, то размеры ее могли быть очень небольшие. Я назначил всего 3 м в ширину на 4 <м> длины, как раз достаточно помещения для койки, в которой буду спать, для стола и для стула. Люди работали очень хорошо, так что завтра кончат хижину.

13 апреля. Хижину действительно кончили. Я провел целый день на берегу, следя за работою, и к вечеру так устал, что отложил переселение до завтра.

15 апреля. Переселился вчера и провел ночь уже в хижине; она такая дырявая (со всех сторон и снизу; сверху, однако ж, не протекает), что вечером нельзя зажечь свечки или приходится зажигать десяток раз в минуту, но это ничего; скверно то, что спать холодно. Умбурмета благодаря моему поселению, как и Айва, становится оживленною, но в Айве от песчаного берега, где вытянуты были на песке папуасские прау и где туземцы строили себе временные шалаши, до моей хижины было далеко; здесь же с моей веранды я могу видеть весь берег и все, что на нем происходит. Сегодня пришли 6 папуасских пирог с кучею народа. Вечером, просидев целый день над кое-какими анатомическими работами, я вышел на веранду и любовался игрою мальчиков и юношей на песчаном берегу. Был отлив, почему они имели большое пространство для своих игр. Они играли в войну: бросали друг в друга песчаные пули и легкие палки вместо копий. Главное искусство состояло в том, чтобы бросить ком песку или копье и потом быстро увернуться, броситься в сторону или на землю или прыгнуть высоко и избежать тем копья, направленного в ноги. Трех– и четырехлетние мальчики участвовали в игре, которая очень интересовала 14– и 15-летних юношей. Здесь, как и в других местах Новой Гвинеи, дети замечательно рано начинают упражняться в попадании в цель: они бросают чем попало и во что случится и достигают в этом большой ловкости.

Имел с Давидом и Иосифом серьезный разговор. Я начал с того, что спросил их: побоятся ли они остаться здесь со мною, если я позволю урумбаю вернуться в Серам? На что они оба ответили очень положительно, что боятся, потому что папуасы готовы здесь убить человека из-за пустой бутылки или старой тарелки. Они прибавили, что это общее мнение, что на них невозможно положиться и что серамцы, несмотря на общую выгоду сохранить мирные отношения, трусят каждую ночь, боясь неожиданного нападения. Если мы останемся здесь вчетвером, то есть я, Давид, Иосиф и Ахмат, то нам не сдобровать. Затем оба прибавили, что у каждого жена и дети.

Вследствие этого разговора я принужден был задержать урумбай.

Часов в 10 вечера пришла пирога с людьми Айдумы с очень интересным известием, оправдавшим предположения моих людей и подтверждающим выраженное ими мнение, что здесь невозможно полагаться на туземцев. Известие состояло в следующем: на днях (кажется, вчера) около 300 человек из горных деревень около Телок-Камрау, преимущественно из деревень Мамай, Рина и др., приходили действительно в Айву с намерением убить меня и разграбить окончательно вещи. Эта экспедиция очень разочаровалась, найдя в Айве одни обгорелые столбы вместо хижины и людей.

Темная ночь; серамцы, как говорит Давид, очень встревожились известием и очень трусят. Давид просил меня не спать здесь, а вместе с моими людьми в урумбае. Я не согласился.

17 апреля. Опять тревога. Новое известие, пришедшее к вечеру. Говорят, что люди Наматоте и Мавары хотят напасть на меня ночью или на рассвете и, если придут, то, вероятно, в значительном числе. Мои люди так встревожены, что ожидают нападения непременно в эту ночь – ведь у страха глаза и уши велики, а главное, страх заразителен. Мне кажется по временам, что все происходящее вокруг меня я вижу во сне, а не наяву.

Я, разумеется, постарался ободрить моих людей и даже успел рассмешить их всех, спросив, каким образом они думают, что горные жители попадут сюда, не имея пирог: или же станут гоняться за урумбаем по морю? Я наотрез отказался перебраться из хижины на урумбай. Приходится, однако ж, при общей тревоге и возможности нападения лечь спать одетым.