Менуэт святого Витта, Властелин пустоты - Александр Громов

— Бежать? Прятаться?

— Можно и прятаться, — сказал Умнейший. — По моим грубым подсчетам, население Простора составляет не более одного-полутора миллионов человек. Что такое миллион человек в этих лесах? Многие умные люди, наверно, так и думают. Ошибка лишь в одном: максимум через год-полтора леса на планете перестанут существовать, ну и люди, конечно, тоже. А умные так в первую очередь.

— А ты? — спросил Леон.

— Попрошу не путать! — обиделся старик и вдруг фыркнул, как дракончик. — Я не умный. Я — Умнейший.

Довольно скоро Леон научился пружинить ногами, гася тряску и не подвергая опасности язык.

— Ты говорил, Хранительница знает, что Город будет уничтожен… — Дождавшись подтверждающего кивка, Леон задал мучивший вопрос: — Почему же она так испугалась, что ты сожжешь Хранилище? Ведь оно тоже погибнет. Допустим, она не сообразила в первый момент — но потом?!

Старик ответил не сразу.

— Она женщина, и она житель Простора. Умом верит в одно — сердцем в другое. Вот тебе первый урок: не спрашивай того, чего пока не способен понять. Для этого у тебя есть я.

— А почему она отпустила с нами мальчишек?

— Урок второй: не трать времени на расспросы, если можешь сообразить сам. Подумай.

— Потому что они видели, как ты ее унизил?

— Урок третий: не делись своими выводами со всеми окружающими без разбора.

— И много у тебя еще уроков на мою голову? — спросил Леон.

— Урок четвертый: не дерзи Учителю!

Припекало. Дракончики, не умея потеть через чешую, вывалили длинные языки. Только теперь, ощупывая свой горячий затылок, Леон понял назначение носимого Умнейшим на голове плетеного предмета. Да, здесь не лес… Не будь обдувающего встречного ветра — далеко бы не ушли.

— Велик Простор, а Нимб больше, — проронил Леон, утешая себя.

— Ты пословицы брось, они оружие идиотов…

— Это пятый урок? — спросил Леон.

— Нет. Это факультативно.

Около полудня заметили вдали сверкающий на солнце диск, быстро летящий над степью по широкой дуге. Старик закричал, требуя повиновения, и первый заставил своего скакуна лечь в траву. Сказалась ли предосторожность, или у зауряда были иные заботы, но только он не обратил на людей никакого внимания.

Кирейн еще в Городе выбрал себе дракончика с особенно тряским галопом, а зачем — оставалось загадкой до самого Междулесья. Лишь только дракончик понесся огромными прыжками и сказителя начало швырять в седле, он зажмурился и с риском откусить язык принялся отрывисто выкрикивать слова, оканчивающиеся на «он»:

— Леон! Звон! Стон!.. Поклон… Рулон…

И не реагировал на действительность.

К вечеру начал брюзжать Парис. Во-первых, его растрясло, во-вторых, седло постоянно сползает набок, а в-третьих, этот драконий недомерок, которого любой нормальный дракон при встрече просто сожрал бы из жалости, так стиснул лапами его, Париса, ноги, что те уже ничего не чувствуют, и вообще не пора ли устроить привал, а? Пора ведь…

— Отстанешь — бросим, — безжалостно отрезал Умнейший. — Возиться с тобой некогда.

Парис замолчал.

Поведение Кирейна разъяснилось тем же вечером. Когда все-таки остановились на ночлег у полупересохшего ручья с относительно годной водой и сели перекусить перед сном, сказитель выступил вперед. У Леона, протерпевшего весь день галоп дракончика, сразу заныло в животе — слова из сказителя выскакивали такими же рывками:

Умен,Судьбою закален,Достойной матерью рожден,В бою удачлив очень,Вот он —Леон,Могуч, силен,Свеж,Как лиановый бутон,Что расцветает к ночи.Он —Наше чудо.Кто он?И откуда?Отчего ему такая почесть?

— Здорово твой недомерок спотыкается, — съехидничал Парис.

— Не нравится — не слушай! — взвился Кирейн. — Это пока черновик, над ним еще работать. Способ такой — стихотряс называется, а вот если на высокое дерево залезть в ветреный день, то баллады хорошо писать — качаешься и пишешь… Ты шептун — вот и шепчи себе на здоровье, а высокую поэзию не трогай!

— Охота была руки марать…

— Цыц! Вот и Леону понравилось!

— Во-первых, не понравилось, ты на него посмотри получше, а во-вторых, что он понимает, твой Леон?

Кирейн задохнулся.

— Леон? Не понимает?!

На один миг Леону стало весело.

— Парис, ты не прав, — вмешался Умнейший. — А ты, Кирейн, про удачливость пока вычеркни, не время еще… Хм… А впрочем, сойдет и так, вреда не будет. Кстати, у тебя не возникает желания написать сагу?

— О Леоне Великом Стрелке? — оживился Кирейн. — Точно! Песнь я уже написал, а теперь в сагу переделаю. Почему бы нет? Или, может, лучше начать сызнова, а песнь пусть будет сама по себе, а?

— Лучше сама по себе.

Поели копченого мяса, запили водой из ручья, сберегая запасы во флягах. Кирейн сделал один глоток, поперхнулся и воду выплеснул.

— Гадость! Как вы это пьете?

— Спой что-нибудь, — попросил Леон. — Только, чур, не про меня.

Заунывная баллада Кирейна никому не понравилось, а более всех Леону, усмотревшему в ней все те же поползновения сказителя, так как говорилось в балладе опять-таки о молодом и удачливом охотнике. Интрига, правда, была другая: всем был хорош охотник, но на состязаниях в стрельбе так засмотрелся в зеленые очи своей возлюбленной, что не попал не только в центр мишени, но и в мишень вообще, за что подвергся осмеянию, и мало было охотнику одного горя — подвалило другое: предмет его сердечной раны отныне и близко не хотел подходить к неудачнику, и пришлось тому… «Наверно, пришлось взять в жены вдову покойного брата», — кисло подумал Леон, но верна ли оказалась догадка и какие именно действия пришлось совершить молодому мазиле, осталось неизвестным, потому что как раз в этом месте Кирейн, давно уже бегавший глазами по сторонам, разглядел не выставленную пока в круг бутыль Тихой Радости, и пение прервалось; когда же сказитель отвалился от бутыли, выяснилось, что окончание баллады он все равно забыл — впрочем, никто особенно и не огорчился.

— Спел бы лучше что-нибудь веселое, — проворчал Леон.

Кирейн потер лоб — видно, сочинял не сходя с места. Хлебнув из горлышка, подмигнул и, ударив по струнам думбалы, запел с горским акцентом:

Нет разумнее идей,Нежели гулянкаСредь бутылей и друзейНа лесной полянка!

— Тьфу на тебя! — совсем не по-горски оценил его стилизацию Леон.