Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том II: В Палестине (1919–1942) - Владимир Хазан

Вечером поехал посмотреть синагогу. Как евреи молятся в пятницу. На Borucstrasse.

Впечатление неприятное. Не очень плохая подделка под католическую церковь. Внешняя, внутренняя архитектура, орган, хор, хазан14, таллес15, их одежда, форма молитвы – все, кроме «публики». Которой немного. Среди которой отдельные, по-моему, русские евреи молятся Богу сами по себе, независимо от окружающей обстановки. Плохой храм построили франкфуртские евреи своему Богу, плохо молятся ему. Не религия – а недоразумение.

«Бог», созданный, выстраданный столькими поколениями, – умирает. А без «Бога» человечество не проживет. Будет новый. Какой?

20-го марта, в воскресенье:

Приехал Dr. Ernst Kahn. Найдич звонил ему из Берна.

На следующий день, 21-го марта:

Dr Kahn показывал мне сегодня новые кварталы, возведенные знаменитым архитектором Майем16. Это большая интересная вещь, но вымученная. Большевизм, коллективизм, выраженный в архитектуре, насильно навязываемой живущим в домах этих, проходящим на улицах людям. Единица, личность не признается, а раздавливается средь кристаллизованной концепцией массы. Массы как таковой, количественной, а не качественной. Эти кварталы надо бы взорвать, сровнять с лицом земли. Это – фикция патологии наших мозгов, помимо больного времени.

Интересно – сколько «еврейского» в этой архитектуре. По-моему, много. У гоя не найдется такой безграничной дерзости или дерзания. По существу17.

В записи от 22-го марта говорится:

Dr Kahn любезно устроил, что мне вчера прислали приглашение на сегодняшнее празднование 100-летия смерти Гете18.

По всей видимости, до конца марта 1932 г. Рутенберг пробыл в Германии, поскольку следующая запись в дневнике сделана в Лондоне и датируется 2 апреля. На обратном пути в Палестину он, по обычаю, остановился в Париже, см. в приводившемся письме А.О. Фондаминской от 27 мая 1932 г. (V: 3):

Недели две назад прилетел в Париж. По дороге в Палестину. Хотел поделиться с Вами ощущениями нового experience.

Не застав Фондаминских в Париже и, по-видимому, мучаясь отсутствием собеседника, с которым можно было бы отвести душу, Рутенберг 11 мая 1932 г. делает в дневнике такую щемящую запись в своем излюбленном «рубленом» стиле и в духе безжалостного самоприговора:

Ни одной живой души рядом. Пустыня. Не на кого опереться. Безвыходное одиночество. Жизнь не удалась.

Мрачная констатация «неудавшейся жизни» была, как кажется, чрезмерной, даже для его маловеселого дневника. Находясь вне Палестины, не будучи заверчен каждодневной работой, он, очевидно, с большей, чем обычно, легкостью поддавался наплывам депрессивного настроения. Ключевым для выражения этого состояния подавленности, тоски и суицидальных мыслей было слово «одиночество», которое главным образом идентифицировалось у него с явно несправедливой оценкой своей жизни. Однако успехи внешней – политической, социальной, производственной – деятельности непреодолимого самоощущения пустоты и внутреннего одиночества не покрывали. Поэтому отсутствовали удовлетворение и душевная гармония. Получалось нечто похожее на то, о чем писал в одном из своих давних фельетонов Жаботинский («Ваш Новый год»):

Иногда надо жить, как все живут. Если носишь постоянно не такие калоши, как у всех, то наконец душа не вытерпит. Перетянутым нервам лучшее лекарство <-> шаблон. И, кроме того, после такой жизни именно шаблон представляет все очарование новизны (Жаботинский 1913: 34).

Однако в шаблон он органически вписаться не мог, хотя, быть может, иногда и желал бы поменять свои калоши-«рутенберги»19 на обычные…

Об его несложившейся семейной жизни речь уже шла. К этому следует добавить, что непростые отношения с сыном Толей, с которым Рутенберг встречался в Европе и находился в переписке, завершились в 1934 г. драматическим разрывом, хотя он и был позднее включен в отцовское завещание. Более нежные чувства Рутенберг питал к другому сыну – Жене (см. в V: 2 письмо Рутенберга к сестре Розе от 23 октября 1936 г., где о Жене говорится, что «его брат <т. е. Толя> его подметки не стоит с точки зрения порядочности»), и дочери Вале.

В RA имеется несколько копий рутенберговских писем дочери. Все они относятся к концу 20-х гг., когда Валя учила в Берлине немецкий язык, а затем пыталась поступить в тамошний университет, и проникнуты отцовской заботой об ее успехах и неудачах. Поскольку все они содержат весьма небезынтересный материал для раскрытия некоторых тонких струн в характере Рутенберга-отца, имеет смысл привести их полностью:

Haifa

20. VI <1>928

Родная моя Вавуля. Рад, конечно, видеть Töchterchen20, что ты уже умеешь написать своему lieben Pater21 письмо на немецком языке. Но нельзя ли писать простым, а не старым немецким шрифтом «h», «е» и т. д. Спроси твою учительницу.

Судя по твоей карточке (в ладонь), ты, дитенок мой, очевидно, похорошел??! Вопрос этот затрагивает самые важные родительские чувства, и я желаю иметь подтверждение еще в одной карточке. Но сниматься ты должна честно, не вводя меня в обман. Вот инструкция: глаза могут смеяться, лицо и рот улыбаться, лицо должно быть серьезным, рта много не раскрывать и язык не высовывать.

Как же это случилось, что сочинение писать можешь, а говорить еще не научилась хорошо, чтобы удовлетворить профессора. Помнишь, в истории был господин Демосфен, которому надо было сдавать экзамен по-гречески, так он набирал камешки в рот и голодный отправлялся по знакомым просить дать поесть и голодал до тех пор, покуда с его камешками во рту не поняли ясно, чего он хочет. Может, ты попробовала бы, дитенок, тот же способ?

У меня здесь, конечно, много, больше, чем надо, работы, и жара, при которой только азиаты себя чувствуют счастливыми. Чтобы добиться счастья, стараюсь стать азиатом, но благодаря необразованности моей приближаюсь к цели медленно и в обильном поту не только лица моего.

Хотел бы, доченька, выдрать тебя за патлы, чтобы скорее заговорила хорошо по-немецки, но благодаря природной хитрости твоей ты их своевременно срезала. Совершенно беспомощный, целую тебя крепко.

Твой П. Р.

P.S. Относительно Дани. Ты ведь знаешь его. Если ты думаешь, что он не будет мешать тебе и тебе будет приятно иметь его своим гостем, конечно, пусть живет со всеми. Денег с него тогда, по-моему, брать не следует.

Думаю, что вам надо снять собственную квартиру вместо меблированной комнаты.

<На полях первой страницы:>

26-VI. Написал, а письмо отправить не успел. Еще один привет тебе, Вавуля, на одну неделю свежее.

П. Р.

В другом письме, датированном 22 июня 1929 г., Рутенберг ей писал: