Евангелие страданий - Серен Кьеркегор

возле твоих ног; не пренебрегай ею, ведь она ожидает, что ты порадуешься ее красоте! Посмотри, как она слегка колышется, отряхиваясь, чтобы оставаться опрятной! Посмотри, как она купается в ветре; она слегка наклоняется, чтобы затем снова стоять, тихо радуясь своей счастливой доле! Смотри, сколь нежна она, сколь охотно она играет и шутит, – и при том, уступая, она побеждает самую страшную бурю! Понаблюдай за птицей под самыми небесами, последи за ее полетом; быть может, она летит из далеких-далеких счастливых краев, – а значит, они еще существуют; быть может, она улетает в далекий-далекий край, – тогда позволь ей унести твои заботы с собой! Ведь это ей вовсе не составит труда, если ты просто продолжишь взором следить за ней. Смотри, как она тихо парит: она отдыхает – в безбрежном пространстве, там, где, казалось бы, никакой отдых немыслим! Смотри, как она находит свой путь; какой из путей, ведущих чрез беды и тяготы человеческой жизни, столь невероятен, столь непостижим, как «загадочный воздушный путь птицы»! Ведь это путь, и путь, который нужно найти там, где, казалось бы, не может быть никаких путей.

Однако всякое развлечение призвано не просто убить время; прежде всего оно призвано дать обремененному заботами иной предмет для размышления, нежели его заботы. И теперь мы хотели бы проследить, как тот, кого гложут заботы, рассматривает лилию и птицу и как это божественное развлечение разгоняет всякий туман и служит ему иным поводом для раздумий, нежели его заботы; как он забывает заботы и начинает размышлять о том,

какое это великолепие – быть человеком

Если же траву полевую… Бог так одевает, кольми паче вас, маловеры! Итак, Бог одевает траву, то есть трава одета; изящные покровы стебля, нарядный лен листа, нежные оттенки красок, изобилие лент, бантов и украшений, – если можно их так назвать: все это составляет одежду лилии, и это Бог так одевает ее. «Кольми паче вас, маловеры?» Маловеры. Этот укор кроток; так говорят тому, кто неправ, когда, любя его, не дерзают говорить сурово: укоряющий грозит ему пальцем и говорит: маловер, – но говорит это так кротко, что укор не ранит, не мучит, не приводит в уныние, а, напротив, восставляет неправого и отверзает его сердце. Если бы ребенок пришел к взрослому и попросил чего-то такого, что ребенок на самом деле уже давно бы имел, но не замечал этого, и потому считал бы нужным просить об этом, вместо того, чтобы благодарить за то, что у него это есть: разве взрослый тогда не сказал бы ему с кротким укором: да, мой малыш, конечно, завтра ты это получишь, маловер! Так и ты, начиная лучше понимать, признаешь, что ты дивно одет и был одет так всегда, и что было неблагодарностью – пусть и простительной, а у ребенка, быть может, и обаятельной – просить о том, что ты уже имел.

Вот о чем говорит Евангелие; и при этом оно говорит, что человек одет не просто как трава, но одет гораздо великолепнее. Добавляя этот укор (маловеры), оно словно бы спрашивает: разве Бог не одел вас уже гораздо лучше, – ведь речь здесь идет не о новом платье, которое хорошо бы было приобрести к воскресенью, и не о новом платье, в котором кто-то так нуждается, но о той неблагодарности, которую проявляют люди, когда забывают, сколь великолепно Бог одел всякого человека. Ведь когда сначала говорится, что лилия одета великолепнее, чем Соломон, а затем мы читаем слова: кольми паче вас, маловеры, – разве не возникнет путаница, если последние слова отнести к той паре одежд, в которой человек может нуждаться?

Давайте же поразмыслим над этим. Когда говорится, что лилия одета, это нужно понимать не так, будто сама лилия это одно, а ее одежды – нечто другое; нет, применительно к ней быть одетой и быть лилией это одно и то же. Но разве тогда человек не гораздо великолепнее в этом смысле одет? Ведь разве можно так погрязнуть в заботе об одежде, чтобы совершенно забыть первые одежды? О маловер, неблагодарный, со своею мнимой нуждой, о ты, обремененный заботами, пусть даже твоя нужда и велика, как же ты мог совершенно забыть, как одел тебя Бог? Научись у муравья мудрости[274]; а у лилии научись понимать, какое это великолепие – быть человеком и сколь великолепно ты одет, маловер.

Мирские заботы всегда норовят увлечь человека в мелочное беспокойство, порождаемое сравнением, и увести его от возвышенного покоя простых мыслей. В прочитанном слове быть одетым означает быть человеком – так что всякий человек хорошо одет. И потому, когда человек, погрязший в мирских заботах, печется об одежде и различии одежд, он подобен ребенку, который просит того, что у него уже есть, и которому взрослый с кротким укором говорит: завтра ты это получишь, маловер! Даже тому, кто терпит нужду, Евангелие желает прежде всего напомнить о том, сколь великолепно он одет Богом. А ведь мы далеко не все всерьез и в строгом смысле слова терпим нужду, однако все мы, пожалуй, чересчур печемся об одежде и при этом столь неблагодарны, что забываем первые мысли – и первые одежды. Но когда обремененный заботами смотрит на лилию, он вспоминает о том, что и он одет не хуже, чем лилия, – даже если нищета одела его в лохмотья.

Поэтому приглашение учиться у лилий должно быть приятно всякому; и нелишним будет напомнить о нем! Ах, в будничной и мирской жизни, где все подлежит сравнению, постепенно совсем забываются эти глубокие, возвышенные, простые первые мысли! Один человек сравнивает себя с другим; одно поколение сравнивает себя с другим, – и так растет гора сравнений, с головой погребая под собой человека. Из поколения в поколение все больше становится вещей, в которых нужны проворность и сноровка, и многие люди всю жизнь работают глубоко под землей в копях сравнений. Эти несчастные подобны рудокопам, которые никогда не видят дневного света: они тоже никогда не поднимаются, чтобы увидеть свет – эти возвышенные и простые первые мысли о том, какое это великолепие – быть человеком. А над ними, на высотах сравнений, тщеславие, смеясь, кружит головы преуспевшим, так что они без интереса проходят мимо этих первых мыслей, возвышенных и простых. – Быть господином: какая борьба идет за это в мире; как жаждут люди господствовать над государствами и странами или хотя бы над одним-единственным человеком, – но только не над самими собой: никто не жаждет быть господином самому себе. Никто не жаждет быть господином здесь,