Поднимите мне веки - Валерий Елманов

И Дворжицкий сдался:

– Признаю неправоту своих слов! – морщась, крикнул он зычным голосом.

Толпа недовольно заулюлюкала, но, когда я, отпустив шляхтича, бодро вскочил, поставил ему ногу пониже спины и, подняв руки вверх, громко заорал: «Русь!», вновь ликующе взревела, в едином порыве подавшись вперед.

Хорошо хоть, что стрельцы, которых опять-таки именно я посоветовал Дмитрию выставить в оцепление, не только отделив поляков от остальных, но и по всему периметру, вовремя спохватились.

К тому же дело для них было привычным. На самом опасном направлении, то есть близ русских болельщиков, я порекомендовал Басманову разместить сотню Чекана, успешно справлявшуюся со своими задачами и ранее, во время судебных заседаний престолоблюстителя, так что они и тут оказались на высоте.

Думаю, если бы не они, мне от радостных объятий горожан досталось бы похлеще, чем от Готарда, которому чуть позже я великодушно подал руку, помогая подняться с земли, после чего уверенно зашагал к помосту, на котором меня ждал улыбающийся Дмитрий.

Сконфуженный шляхтич, низко опустив голову, плелся следом.

Еще раз ткнув пальцем на кровавые пятна, выступившие на рубахе, указывая на них Дворжицкому, Дмитрий торжествующе объявил во всеуслышание:

– Бог правду видит.

«Но это еще не значит, что сам за нее вступается», – устало подумал я.

– Ну уж теперь такому богатырю непременно придется остаться на мое венчание на царство, – шепнул Дмитрий мне на ухо, вытанцовывая подле и покровительственно похлопывая меня по плечу.

Ну да, сейчас-то, стоя на последней ступеньке помоста, ему не надо вставать на цыпочки и обнимать меня куда сподручнее. Правда, устроители помоста хоть и состряпали ступени крутыми, но Дмитрий все равно был на несколько сантиметров ниже меня.

– Надо ли? – поморщился я, не считая это наградой.

Но возражал вяло, понимая, что на сей раз Дмитрий будет непременно настаивать на своем, не слушая никаких отговорок, чтобы приобщиться к моей славе.

Так оно и вышло.

– И не просто остаться, но быть подле и златом осыпать, – строгим тоном продолжил Дмитрий.

– То подобает токмо окольничим, – поправил его Басманов и виновато посмотрел на меня – мол, ничего личного, только о царской чести радею, так что не серчай, будущий зятек.

– Окольничим?.. – протянул Дмитрий. – Что ж, яко слугу свово верного… – Он откашлялся и, пытаясь перекричать толпу, продолжающую по-прежнему неистово бушевать, заорал: – Ныне жалую князя Мак-Альпина саном окольничего!

Народ сразу же довольно взревел, на сей раз славя своего государя.

Дмитрий, довольный полученным эффектом, очертя голову пошел еще дальше. Повернувшись к дьякам, он повелительно приказал:

– Да в том же указе повелеваю ввести его в свой сенат. – И, с вызовом поглядев на своих бояр, которые вытаращили на него глаза, задорно заметил: – Сам зрю, что честь велика, но коль ныне князь за всю Русь стоял, хошь и весь в ранах был, мыслю, заслужил ее сполна.

Правда, стоило ему оказаться в своих палатах, как промолчавшие близ ристалища бояре разом навалились на него. Государь вначале огрызался, но те наседали.

Особенно усердствовали братья Голицыны – Иван и недавно вставший с постели Василий, а также еще один Иван – Воротынский, с пеной у рта втолковывавшие Дмитрию, что им невместно со мной сидеть, даже если я и буду находиться на самом краю, ибо…

Ну дальше все как обычно, с тем лишь отличием, что речь шла даже не о потерьке отечества, а о порухе, ибо они пришли со своих уделов, а тут царь хочет урядиться с князем, совсем ничем не владевшим, да еще никого не спросясь.

– Я государь, а потому по примеру своего отца и деда… – начал было Дмитрий, но Василий Голицын – и впрямь краснобай – тут же нашелся, бесцеремонно оборвав государя и радостно заявив:

– Коль по примеру, так тут и вовсе. Помнится, сказывал мне мой батюшка Василий Юрьич, что когда наш пращур Юрий Патрикеевич приехал на Русь, хошь и был он внуком самого Гедемина, но посадили его выше многих прежних московских бояр токмо потому, что великий князь упросил ему место у них. Да и то причина изрядная – свою сестру замуж за него выдавал.

– А не много ли чести будет, ежели я о том вас просить стану? – зло осведомился Дмитрий. – К тому ж мой прапрадед был таким же князем, как и все прочие, разве что именовался великим, а я…

– Мыслю, коль оное было не в зазор сыну великого святого воителя Дмитрия Иоанновича Донского князю Василию, и тебе в зазор не станет, – нашелся Голицын, – а я, в ком помимо великого Гедемина тоже кровь святого Дмитрия Иоанновича течет, с ентим… – И негодующий жест в мою сторону.

Ах так?! Ну, пес поганый, погоди у меня!

И я, воспользовавшись наступившей короткой паузой, поскольку Голицын от злости не сразу сумел подыскать достойное продолжение, торопливо встрял в разговор, тем более что моя точка зрения в кои веки совпадала с боярской.

Хитрость Дмитрия – зачем он на самом деле включил меня в Думу, – была изначально шита белыми нитками. Дураку понятно, что лишь для того, дабы оставить в Москве, а это никак не входило в мои планы.

Только Кострома!

– Коль ты ныне осыпал меня своими милостями, государь, – негромко произнес я, – то яви и еще одну. Не вели мне быть в твоем сенате, ибо я не то что вблизи убийцы детей, а и в одной палате с ним сидеть не желаю, пускай и вдали.

Дмитрий прикусил губу – хитроумный план оставить меня в Москве рассыпался на глазах, но делать нечего. Опять-таки я предлагал весьма приемлемый вариант достойно выйти из затруднительной ситуации, и государь твердо сказал:

– Ныне, князь, ни в чем тебе отказу нет, потому просьбишку твою я выполню и вписывать в сенат не велю.

– Ты что же, государь, – как ни странно, но Голицын разъярился пуще прежнего, – его просьбишке потакаешь, а нашим боярским…

– Так ведь совпали они, – резонно возразил Дмитрий. – Тебе, Василий Васильевич, не все едино? Оно ж хошь топором по горшку, хошь горшком об топор, одинаково станется. – И насмешливо улыбнулся, словно говоря, что как вы все ни кричите, а вышло по моему царскому слову.

Даже я хотя и находился метрах в пяти от Голицына, но отчетливо услышал, как боярин зло скрипнул зубами. Вот это злоба! Так еще пару раз его довести, и этому козлу вообще жевать будет нечем.

Но внешне боярин ничем не выдал своего бешенства, сдержался. Лишь многозначительно заметил:

– Ан и впрямь ты истину поведал, государь. Что топором по горшку, что горшком по топору. – И с явной угрозой в голосе продолжил: – Все едино, худо будет горшку. Одни черепья от него останутся. – И, небрежно поклонившись, вышел, а следом за ним потянулись и прочие.

– Слыхал?! – возмущенно завопил Дмитрий, суматошно меряя палату из конца в конец и мельтеша передо мной туда-сюда.

К тому времени мы остались одни – вслед за боярами он тут же удалил и прочих, оставив лишь своего надворного подскарбия Власьева, так что уже не стеснялся в изъявлении своих чувств.

– Вона как отдуваться приходится! А все из-за тебя! – И уставился на меня.

Ха! Можно подумать, что это я тебя просил включить меня в свой задрипанный сенат. Сам во всем виноват – вначале надо думать, а уж потом лепить…

А впрочем, ладно. Хочется тебе отыскать крайнего – пусть так. От меня не убудет. Потому я лишь машинально кивал головой, желая только одного – быстрее попасть на свое подворье и срочно сменить окровавленные повязки.

«Хотя зачем дожидаться? – промелькнуло в голове. – Мазь моей ключницы я почти извел, и осталось там сегодня на раз ребятам, да и то впритык, может не хватить, так что коли я тут…»

Дмитрий, услышав мою просьбу, немедленно развил бурную активность, пригнав ко мне сразу трех своих лекарей, имеющихся под рукой – они перед обеденной трапезой всегда дежурили в его покоях, но сам не уходил, терпеливо дожидаясь, пока они закончат, и продолжая задумчиво вышагивать подле.

Чувствовалось, что ему очень хочется спросить меня о чем-то, но он почему-то не решается. Однако когда мрачный старый Христофор Рейблингер неспешно приступил к перевязке моей левой руки, терпение государя иссякло, и он все-таки решился:

– Тамо, под конец самый… он… тебя научил?.. – спросил Дмитрий, запинаясь чуть ли не на каждом слове, и с любопытством уставился на меня.

– Кто? – сделал я изумленное лицо.

– Ну-у-у, – протянул он, не зная, как лучше намекнуть, но и не решаясь сказать в открытую. – Нешто сам не ведаешь, о ком я вопрошаю?

– Не ведаю, – равнодушно пожал плечами я. – Так как-то само собой вышло.

– И ты что ж, и ранее таковское умел? – уточнил он.

– Да нет, – все так же простодушно ответил я. – Впервые в жизни. А где научился – не спрашивай, государь, ибо и сам ответа не ведаю. Веришь нет ли, будто кто-то изнутри подсказал. – И сразу сменил тему: – Ты лучше расскажи мне, что надлежит делать, а то я как-то теряюсь. Где блюдо взять, когда посыпать тебя, где до этого быть, и вообще.