Сильные. Книга вторая. Черное сердце - Генри Олди

Три.

Не четыре.

Удар стрелы подбросил четвертый обломок вверх. Уверен, он тоже упал бы в ладонь — по-другому и быть не могло! — но я недооценил Тонга. В последний момент великан успел взмахнуть левой, уцелевшей рукой, поймать беглеца на лету — и рвануть в зенит.

Вор! Ворюга!

Украл! Удирает!

Очень плохой! Убью! Верну!

Тут мне-усохшему и добавить-то нечего. Мне и сейчас мерещится, что вторая стрела сорвалась с тетивы быстрей, чем легла на нее. Извините за грубость, но из песни слова не выкинешь, а я всегда предпочитал говорить правду…

Прямо в задницу, кэр-буу!

Адьярай извернулся ужом, подброшенным в воздух. Сперва я решил, что стрела лишь задела похитителя. Царапина, пустяк, боотур и не заметит! Но с небес рухнул дикий, отчаянный рев, полный боли и ярости. От великана отделился кусок плоти, брызжа кровью, кувыркнулся вниз…

Моя стрела превратила жеребца в мерина.

Тонг метнулся следом за утраченным достоинством. Не знаю, был ли он знаком с Уотовыми братьями, способными пришить что угодно к чему угодно, но потерю Тонг догнал, схватил, для чего ему пришлось разжать пальцы здоровой руки…

И четвертый, последний кусок сыагая присоединился к трем другим.

Я не смотрел на небо. Не слушал проклятий улетающего Тонга. Дрожа от возбуждения, я видел, как обломки срастаются, превращаются в единое целое. Значки-муравьи, испещрившие сыагай, пришли в движение. Золото потекло, плавясь. Чудо! — оно осталось прохладным, когда я ждал ожогов. Солнечная капель пролилась меж пальцев, ушла во влажную, жирную почву; впиталась, исчезла.

Жаворонок глубоко вздохнула. Моргнула, прижала руки к груди. На лицо ее возвращались краски. Не помню, как я оказался рядом. Подхватил, не дал упасть.

— Я… Я спала?

— Может быть.

— Мне снилось: ты…

— Победа! Честная победа! Я отдаю свою любимую дочь Туярыму Куо в жены Юрюну Уолану, сыну Сиэр-тойона и Нуралдин-хотун! Слово Первого Человека — камень и железо! Да будет так!

Над нами гремел торжествующий голос Сарын-тойона, я тонул в заплаканных, счастливых глазах Жаворонка — и не обратил внимания, что из-за дальних сопок объявился новый всадник. В последнее время все ехали отсюда, он же ехал сюда.

Дядя Сарын подошел к нам.

— Как сказал бы твой отец, обжалованию не подлежит! — устало выдохнул он.

4

Гость в дом — радость в дом!

Почему мы сразу не ушли? Что нам помешало? Понурые женихи, что собирали свои пожитки и подзывали коней? Вряд ли. Жаворонок, засы̀павшая нас вопросами? Айталын, брызжущая радостным ехидством? Нюргун?! Уж точно, не Нюргун. Мой брат был занят. Сейчас, когда не требовалось никого спасать, он сел на пригорке, прижал ладони к груди — так и сидел, глядя вдаль.

И всадник нам тоже не мешал. Ну, едет себе и едет. Обычное дело.

Зато приунывших женихов новый гость очень даже заинтересовал. Это мы неудачники, буо-буо?! Мы хотя бы приехали к сроку! Пили-гуляли! Состязались, да! А ты вообще опоздал! Все разъезжаются, а ты явился, хыы-хык! Не запылился, гыы-гык! А вот и запылился! Еще как запылился! А на̀ тебе шиш оплеванный! Видал такой? Крученый, с присвистом!

Все это они всаднику и высказали, когда тот подъехал. Хорошо, если нашелся кто-то невезучей тебя! Выходит, ты уже и не худший. Опять же, есть над кем посмеяться — славное развлечение, достойное…

Боотуры. Что с них, то есть, с нас взять?

Гость хмурился, молчал. В драку лезть не спешѝл — спѐшился, и только. Стоял, осматривался — вроде мир впервые увидал.

— Вот же дураки-и-и-и… — тихонько протянула Айталын, качая головой.

Моя сестра первая поняла, кто перед нами. А за ней поняли вторые и третьи:

— Ты гляди!

— Женщина!

— Человек-женщина!

— Баба, дьэ-буо!

— Боотур-баба, хыы-хык!

— Боотурша!

— Боотурица!

— Бабатур, гыы-гык!

— Эй, ты чего? Зачем человеком-мужчиной вырядилась, а?

Длинный, до колен, кафтан желтой оленьей кожи. Вставки из куньего меха, соболья оторочка, серебряные висюльки. Ровдужные штаны с узором по швам. Теплые волчьи сапоги. Это летом-то! И не жарко ей?! Круглая шапка, на верхушке — стальное острие…

Впервые я видел женщину-боотура. Слышал, что такие бывают, помню историю с Жаворонком, но истинных боотурш я до сих пор не встречал. Остальные, судя по гоготу — тоже. Наряд гостьи показался мне знакомым, но припомнить, где я мог видеть этот кафтан, штаны и шапку, сразу не получилось. А потом стало не до нарядов.

Боотурша удостоила зубоскалов взглядом. Лицо у нее было суровое и по-своему красивое, только красивое не по-женски. Ростом и ста̀тью гостью тоже не обделили. Даже усохшая, она смотрелась внушительней большинства женихов. А вела себя уж точно достойней насмешников!

Наверное, у меня дурной глаз. Гляну, и молоко киснет. Едва я отметил достоинство гостьи, как все пошло наперекосяк.

— Нюргун! — гаркнула боотурша.

Мой брат вздрогнул, обернулся на голос — и прикипел к женщине взглядом. Если честно, мы изрядно опешили. Кто она такая? При чем тут Нюргун? Я собрался было подойти, расспросить, но меня опередили:

— Что — Нюргун?

— Нюргуна ищешь?

— Замуж хочешь, да?

— За Самого Лучшего, буо-буо?

— Зачем тебе Нюргун? Ложись со мной!

— Нюргун!

Гостья сдвинула брови, ударила себя ладонью в грудь:

— Нюргун!

— Это ты, что ли, Нюргун?!

— Кыс Нюргун[82]?

— Кыс Нюргун, хыы-хык!

— Самая Лучшая? Хочу, да!

— Кыс-кыс-кыс! Идем со мной, красавица!

— Со мной!

— Я лучше! Идем!

Позже, вспоминая мерзость, свидетелями которой мы стали, я сообразил, что боотуры просто не могли взять в толк, как вести себя с гостьей. Боотурша? Ишь, диковина! И что с ней прикажете делать? Кумыс пить? Силами меряться? А вот залезть на такую, небось, хорошо будет! В головах варилась каша — бурлила, вскипала, лезла наружу насмешками и непристойностями.

— Идти? — спросила гостья. — С вами?

— Да!

— Зачем?

— За тем!

— За этим самым! За самым лучшим!

— Бороться станем, хыы-хык!

— Мой верх будет, я на тебя залезу!

— А твой верх — ты на меня!

Кто-то не выдержал, шагнул вперед:

— Человека-мужчину хочешь? Настоящего?

И ухватил гостью за грудь.

Никогда раньше я не видел, чтоб расширялись так быстро. Миг, и над похабником выросла гора, с головы до ног закованная в броню. Кольчуга со сверкающим зерцалом, островерхий шлем, латные рукавицы… Пощечина отшвырнула неудачливого жениха к пригорку, где сидел Нюргун, и я расслышал знакомый, очень знакомый хруст. С таким звуком сломалась шея Омогоя от затрещины Мюльдюна-бёгё. Помните? Мне не требовалось подходить к жертве боотурши, проверять, дышит ли.