Первый шпион Америки - Владислав Иванович Романов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Возможно, Мура бы и не отважилась принять предложение Петерса, если б не одно обстоятельство. Оказывать этому латышу кое-какие услуги одно, а ехать к нему на дачу совсем другое. Да, ей пришлось подчиниться его грубой власти и шантажу. Кто-то сдал Марию Игнатьевну ВЧК, Петерс предъявил ей неопровержимые доказательства ее связей с немецкой разведкой: расписки в получении денег, донесения, Муре грозил расстрел, и никто не смог бы ее защитить, даже Локкарт. «Графиня» подозревала, что такую подлость могли подстроить и сами немцы, последние два года она не поддерживала с ними никаких отношений, ссылаясь на детей и невозможность никуда выехать. Она втайне от них появилась в Петрограде, соединилась с Локкартом и, несмотря на их настойчивые просьбы по телефону и записки, отказалась от дальнейшего сотрудничества. Однажды, когда она возвращалась днем домой, к ней подъехал «форд» и чекист попросил ее сесть в машину и проехать вместе с ним. Вид у него был суровый, и Мура подчинилась. Так она попала в кабинет к Петерсу.
Выбора у нее не было, и она подписала бумагу о сотрудничестве. Петерс лично приезжал на встречи с ней, имея отдельный номер в «Метрополе» на третьем этаже. На последней встрече он потребовал, чтобы она выехала из дома Локкарта на пару недель. Англичанин каким-то неведомым путем узнал, что его шифр раскрыт, переменил не только его, но всю тактику отправки донесений. В числе подозреваемых наверняка и Мура, и ей небезопасно пока оставаться в Москве. Кровожадный Поль Дюкс, английский шпион с особыми полномочиями, без жалости расправится с ней.
Петерс нагнал на нее такого страху, что Мария Игнатьевна согласилась на отъезд в Ревель, якобы к детям, хотя в последние дни перед расставанием, разговаривая и наблюдая за Локкартом, она не видела никаких перемен с его стороны по отношению к ней. Наоборот, он так грустил, переживая будущую разлуку, что Мура готова была отказаться от хитроумного плана Петерса. Но Яков Христофорович сказал: «Нет! Это невозможно!», и она подчинилась. В Москве стоял жаркий июль, дышать было нечем, и почему не устроить себе маленький отпуск на природе, в Подмосковье. Она не служанка, чтобы зависеть от прихоти даже любимого мужчины, а Роберт уже стал раздражать ее своим упрямым желанием выйти в заговорщики. Но лето, лето, и в старые времена никто не сидел в душном городе. Старые дворянские привычки сказывались.
А тут еще Петерс странным образом взволновал ее как женщину. Он смотрел на нее с таким страстным обожанием, что ноздри его дрожали, как у норовистой лошадки. Он чем-то напоминал крепкого выезженного жеребца, его сильная плоть трепетала, и Мура, сама того не ожидая, была захлестнута этой страстью и невольно поддалась ей. Яков не такой утонченный, как Локкарт, даже полная противоположность ему, в каждом жесте, движении являл настоящую мужскую силу, по которой Мура уже стосковалась. Когда тебя кормят одними пирожными, в один прекрасный день столь отчаянно захочется ломоть черного хлеба и соленых огурцов, что отдашь за них любые деньги. Так с нею и случилось. После сентиментальных вздохов и обожаний Роберта ей захотелось грубых ласк и объятий. Кто познал многие таинства любви, голодным пайком не удовлетворится.
— Ты здесь отдохнешь, — принося из прихожей коробку с продуктами, проговорил Петерс. — Как твой англичанин?
— Яков! — сотворив умоляющий взгляд, улыбнулась Мура. — Но я еще и женщина. Давай о делах поговорим завтра.
— Хорошо, не буду. Нов последнем донесении он говорил о каком-то заговоре, у нас все взбудоражены, мы не можем сидеть и ждать у моря погоды. А теперь он сменил шифр и способ отправки материалов. У меня нет людей, чтобы следить за всеми его курьерами, помощниками, за вашей кухаркой, в конце концов, к сестре которой он питает, видите ли, нежные чувства. — Петерс нарочно упомянул имя цыганки Марии Николаевны, доводившейся родственницей их кухарке, чьи песни любил слушать Роберт, чтобы вызвать ревнивую нотку в чувствах Муры, но она никак не отреагировала на эту фразу, разбирая коробку с продуктами.
— Ты с ума сошел, Яша! Даже икра! Ты что, ограбил банк? Это же стоит, наверное, уйму денег! Но я давно не пила шампанское и все тебе прошаю! Давай открывай, и устроим пир горой!
Петерс сходил на кухню, принес тарелки, вазочки, нож и стал открывать консервы.
— Извини, я все же спрошу относительно Локкарта, — выдержав паузу, снова спросил Петерс. — Ты ничего не замечала за ним в последнее время: может быть, он был как-то особенно подавлен, мрачен…
— Да, был подавлен, мрачен и совсем не в себе, — пробуя паштет и приходя в игривое состояние духа, ответила Мура. — Как вкусно! Вот ответьте теперь вы мне! Ну кому понадобилось запрещать паштеты в России?
— Их никто не запрещал, Мария Игнатьевна, — улыбнулся Петерс. — Просто сообщение с Францией, откуда мы получали эти замечательные деликатесы, затруднено войной и некоторыми другими обстоятельствами. Но я думаю, все восстановится, вот увидишь.
— Боюсь, слишком много придется восстанавливать, милый Яков, — усмехнулась Мура. — И елисеевские булочки, и стерляжьи расстегаи, и блины с икрой, и копченые окорока, потому что все это уже почти исчезло из магазинов. Ты, я так понимаю, даже белого хлеба не смог привезти?
— Да, но завтра привезу. Временные трудности естественны в период всякой революции, когда общество переходит на новые рельсы, — доставая из шкафа хрустальные бокалы и рюмки, пояснил Яков Христофорович. — Зато мы построим совсем другое, самое лучшее государство в мире! И там будет все, о чем только мечтали самые светлые умы человечества!
— А завтра нельзя его построить?.. Ну чтобы я проснулась, а за окном чистенькие крестьянки разносят по домам молоко, сливки, сметану, а крестьяне — в плетеных корзинах речную рыбу, раков, освежеванных зайцев и куропаток, грибы, ягоды, ведь все это было раньше. Нельзя хотя это вернуть назад? Зачем разрушать то, что было приятным и полезным для тех и других?
— Крестьяне теперь пойдут совсем другим путем. Кончилось их время услуживания господам!
— Почему услуживай и е? Кто-то умеет ловить рыбу, взбивать масло и сметану, кто-то учить детей, а другие добывать секретные шифры. — Мура усмехнулась.
Они помолчали. Мура съела тонкий ломтик ветчины.
— Даже вкус у окорока не тот… Ну хорошо, а нельзя твое
