Фюрер, каким его не знал никто. Воспоминания лучшего друга Гитлера. 1904–1940 - Август Кубичек

В этой заряженной атмосфере, схожей с обстановкой в гостинице «Вайнцингер», я чувствовал себя чужаком, не в своей тарелке. Я испытывал нечто вроде страха перед сценой. Я думал, что рейхсканцлер, вероятно, скажет несколько добрых слов перед возвращением в Берлин. В дальнем конце зала находились большие двойные двери. Адъютант распахнул обе створки и отошел в сторону. Шауб сопроводил меня внутрь и доложил: «Мой фюрер! Пришел господин Кубичек». После этого он удалился и закрыл за собой двери. Я был наедине с рейхсканцлером.

Это была радостная встреча после долгой разлуки двух друзей. Ничто в нем не говорило о колоссальной ответственности, которую он нес на своих плечах. Здесь он был просто гостем фрау Вагнер, и можно было почувствовать ту удивительную атмосферу, которая царит в Байройте. Он взял мою правую руку в обе свои и приветствовал меня. Его приветствие в таком священном месте так глубоко тронуло меня, что у меня не было слов, и я был рад, когда он сказал: «Давайте присядем».

После обсуждения моих впечатлений от Байройта я несколько успокоился, и мы заговорили о давних временах. Мы перенеслись на спектакли Вагнера в Вене и Линце, и он рассказал мне о своих планах сделать произведения Рихарда Вагнера доступными как можно более широким слоям населения Германии. Я знал об этих планах с давних пор; в принципе они занимали его мысли почти тридцать пять лет, но теперь они уже не были мечтами. Он сказал, что около шести тысяч человек, которые никогда не имели возможности приехать на фестиваль в Байройте, сделали это в этом году благодаря отличной организации приема гостей. Я заметил, что и я оказался среди их числа. Он со смехом ответил, и я помню его точные слова: «Теперь, Кубичек, вы мой свидетель здесь в Байройте, ведь вы были единственным, когда я, бедный и никому не известный, впервые озвучил эти планы. Я помню, вы спрашивали меня, как эти планы можно будет осуществить. Теперь вы видите, как это было сделано». Затем он стал объяснять мне, что он сделал для Байройта и что предлагает на будущее, как будто был обязан отчитаться в этом передо мной.

В кармане у меня лежала пачка почтовых открыток с его портретом. В Линце и Эфердинге многие отдали бы все на свете, чтобы иметь такую открытку с личным автографом Гитлера. Я немного колебался, прежде чем озвучить свою банальную просьбу. Гитлер сел за стол, взял открытки, и, пока он искал свои очки для чтения, я передал ему свою чернильную авторучку. Он начал подписывать открытки, а я высушивал чернила с помощью пресс-папье. Подписав половину открыток, он внезапно поднял на меня глаза и сказал с улыбкой: «Видно, что вы клерк, Кубичек. Чего я не могу понять – это как вы можете с этим мириться. На вашем месте я бы давно уже удрал. Почему вы не пришли ко мне раньше?» – «После того как вы написали мне 4 августа 1933 года, что хотите оживить наши общие воспоминания только тогда, когда ваша самая тяжелая борьба останется позади, я решил подождать этого времени. Во всяком случае, до 1938 года мне, австрийскому государственному служащему, потребовался бы паспорт, чтобы приехать в Германию. Разумеется, мне его не выдали бы, как только узнали бы о цели моего визита».

Гитлер от души посмеялся: «Да, как политик вы всегда были ребенком». Я ожидал, что он скажет другое слово, и усмехнулся, видя, что «индюк» со Штумпергассе превратился в «ребенка». Рейхсканцлер сложил открытки в стопочку, вручил их мне и поднялся. Я подумал, что визит закончен, но он сказал: «Пойдемте» – и, открыв дверь, которая вела в сад, пригласил меня следовать за ним по каменным ступенькам. Аккуратные дорожки привели нас к высоким, выкованным вручную железным воротам, которые он открыл. За ними раскинулся цветник. Лиственные деревья образовали огромную арку, под которой все было в полумраке. Несколько шагов по гравийной дорожке, и мы стояли перед могилой Рихарда Вагнера.

Гитлер взял мою руку в свои. Я чувствовал, как он взволнован. Плющ вился по гранитным плитам, скрывая останки маэстро и его супруги. Здесь царило безмолвие; никто не тревожил их священный покой. Затем Гитлер сказал: «Я счастлив, что мы встретились в этом месте, которое всегда было самым священным для нас обоих».

Мы вернулись на виллу «Ванфрид». Виланд, сын фрау Вагнер и внук великого маэстро, ждал нас у входа в сад со связкой ключей. Он отпер личные комнаты, и Гитлер провел для меня экскурсию по ним. Я был представлен фрау Вагнер, и, когда разговор коснулся нашего юношеского восторга перед музыкой Вагнера, я напомнил Гитлеру о том памятном спектакле «Риенци» в Линце в 1905 году. Он рассказал обо всем, включая необычный ночной эпизод, и закончил рассказ незабываемыми словами: «Это началось в тот час!»

Так как Оберзальцберг был не очень удачным местом для наших встреч, Гитлер отдал распоряжение, чтобы меня всегда приглашали в Байройт, когда он сам там будет. «Я хотел бы, чтобы вы всегда были рядом со мной», – сказал он, а затем помахал мне рукой от садовых ворот, когда я уходил.

Когда 8 июля того же года я получил билеты на первый цикл сезона вагнеровской музыки 1940 года, я чувствовал себя виноватым, что уезжаю, из-за большого объема работы, который давил на меня. Я оправдывал эту поездку, говоря себе, что это приказ фюрера. В отличие от 1939 года исполнялись только «Летучий голландец» и «Кольцо». Фрау Вагнер пригласила меня в свою ложу, где она сообщила мне, что Гитлер может приехать на спектакль «Гибель богов». Позже она подтвердила, что он прилетит из своего полевого штаба и возвратится после окончания спектакля. «Он сразу же спросил меня, приехали ли вы, господин Кубичек. Он хотел бы увидеться с вами в антракте», – сказала она.

23 июля 1940 года во время второго акта к нам поспешно зашел ее второй сын Вольфганг Вагнер и попросил меня следовать за ним. Мы пошли в вестибюль, где собралось человек двадцать, которые что-то возбужденно говорили. Личный адъютант Гитлера доложил о моем приходе, и появился Гитлер в военной форме – на нем был серый китель полевой формы в противоположность гражданской одежде, которую он носил в 1939 году, – и приветствовал меня как обычно, протянув обе руки. Он был загорелым и выглядел здоровым. Казалось, он был даже еще больше рад видеть меня, чем раньше. Он подвел меня к длинной стене помещения, и мы стояли там одни, а все гости продолжали свои личные разговоры. «Сейчас это единственный спектакль, на котором я могу присутствовать, – сказал он. – Ничего не поделаешь, война. – И, понизив голос, он проворчал: – Эта война отбросит нас на много лет назад в нашей программе строительства. Это трагедия. Я стал канцлером великой германской империи не для того, чтобы воевать». Меня удивило то, что он говорил в таком тоне после своих больших военных успехов в Польше и Франции. Возможно, он увидел на моем лице верные признаки старения и осознал, что время не оставляет и его неизменным. «Эта война крадет у меня мои лучшие годы, – продолжал он. – Знаете, Кубичек, как много я запланировал сделать, что я еще хочу построить. Но я хотел бы быть поблизости, чтобы видеть это, понимаете меня? Вам лучше всех известно, сколько планов я принес с собой из своей юности. Пока я смог осуществить лишь несколько. Многое еще предстоит сделать, но кто будет делать это? Время не будет стоять на месте. Мы стареем, Кубичек. Еще несколько лет, и будет слишком поздно делать то, что осталось сделать».