Историк - Элизабет Костова

Через лес мы ехали медленно — дорога оказалась ухабистой, сильно заросла, а вскоре начала круто подниматься вверх.

Леса здесь очень густые, в них темно даже в самый ясный полдень, и под их сводами всегда царит церковная прохлада. Ты проезжаешь в шелестящем тоннеле деревьев, и впереди и сзади только ряд стволов и непроницаемая стена высоких трав и густого кустарника. Деревья так высоки, что кроны их загораживают небо. Кажется, что едешь под колоннадой собора — темного собора, населенного призраками, где в каждой нише ожидаешь увидеть Черную Мадонну или дух мученика. Я заметил не меньше дюжины различных видов деревьев, в том числе высоченные каштаны и дубы, каких я прежде не видывал.

В одном месте, где дорога шла полого, мы оказались среди серебристых стволов — буковая роща, какие еще встречаются, но все реже, в помещичьих лесах Англии. Ты их, конечно, видел. В такой роще не постыдился бы играть свадьбу сам Робин Гуд: стволы, толстые, как слоновьи ноги, поддерживают свод, сложенный мириадами мелких зеленых листиков, а под ногами лежит бурый ковер прошлогодней листвы. Наш возница даже головы не повернул: должно быть, прожив среди такой красоты всю жизнь, перестаешь видеть в ней «красоту». Он хранил неодобрительное молчание, а Георгеску перебирал какие-то заметки по снаговским раскопкам, и мне не с кем было поделиться восторгом.

Мы были в дороге почти полдня, когда перед нами открылся широкий зеленый луг, отливавший на солнце золотом. Мы уже поднялись высоко над деревней, а от края поляны земля уходила вниз так круто, что верхушки деревьев на склоне оказались глубоко под ногами. Перед нами лежало ущелье реки Арджеш, и я впервые увидел ее далеко внизу, как серебристую жилку в зелени леса. На дальней стороне ущелья склоны поднимались в необозримую высь. Эти места принадлежали орлам, а не людям, и я с трепетом думал о схватках между христианами и оттоманами, бушевавших на отвесных кручах. Мне подумалось, что попытка завоевать страну, где сама земля — неприступная крепость, доказательство полного безрассудства империи. Теперь я хорошо понимал, почему Влад Дракула выбрал для своей твердыни эти места: крепостные стены здесь представлялись едва ли не излишеством.

Наш проводник соскочил с телеги и развернул узелок с полдником. Мы ели на траве под сенью дубов и вязов. Поев, он растянулся под деревом и сдвинул шляпу на лицо, а Георгеску устроился под соседним деревом, словно полуденный отдых был непременной частью поездки, и оба на час уснули, оставив меня бродить по лугу. После гула ветра в бесконечных кронах леса здесь царила удивительная тишина. Над миром раскинулось яркое синее небо. Выйдя на край обрыва, я разглядел внизу такую же прогалину, занятую пастухом в белой одежде и широкой войлочной шляпе. Его стадо — кажется, овцы — плавало вокруг белыми облачками, а сам он, казалось, простоял на лугу, опираясь на свою трость, со дней Траяна. Меня обволакивало ощущение покоя. Мрачная цель нашей поездки забылась, и я, подобно пастуху, готов был застыть в ароматной траве на два-три столетия.

После полудня дорога начала забирать все круче и круче и наконец уперлась в деревушку, по словам Георгеску — ближайшую к крепости. В местной таверне нам подали страшно крепкое бренди, которое они называют палинка. Наш возница ясно дал понять, что намерен остаться с лошадьми, а мы можем пешком отправляться к замку, он же и близко к нему не подойдет, не то что ночь провести. На наши уговоры он проворчал: "Pentrunimicainlime", то есть: "Ни за что! " — и сжал в кулаке висевший на шее шнурок. Парень был так упрям, что в конце концов Георгеску хихикнул и сказал, что можно дойти и пешком, тем более что к самой крепости лошади не подойдут. Меня удивило, что Георгеску предпочитает спать под открытым небом, вместо того чтобы вернуться в деревню, и, признаться, мне самому не слишком хотелось провести ночь наверху, но я промолчал.

И вот мы оставили возницу над стаканом с бренди, а лошадей над ведрами с водой и, взвалив на плечи мешки с едой и одеялами, отправились в путь. Поднимаясь по дороге за деревней, я вспоминал несчастных бояр из Тырговиште, а потом вспомнил, что случилось — или привиделось мне — в Стамбуле, и поежился.

Дорога скоро превратилась в заросшую травой тележную колею, а потом и просто в тропинку, тянувшуюся через лес. По-настоящему круто было только на последнем участке, и этот взлет мы одолели не спеша. Внезапно тропа вынырнула из леса на вершине скалистого гребня. На самом его верху, можно сказать, на горбу, стояли над россыпью камней из рухнувшей кладки две высокие башни — все, что осталось от замка Дракулы. У меня перехватило дыхание: в глубине ущелья чуть поблескивала серебряная ниточка Арджеша, и вдоль нее там и здесь были разбросаны бусинки деревень. Далеко внизу тянулась холмистая равнина: равнинная Валахия, сказал Георгеску, а к северу высились горные вершины со снежными шапками. Мы добрались до высей, где гнездятся орлы.

Георгеску первым полез по каменистой осыпи, и мы наконец оказались среди руин. Я сразу увидел, что крепость была невелика и давным-давно отдана во власть стихий; вместо людей здесь поселились всевозможные полевые цветы, лишайники, мхи, поганки и согбенные ветрами деревца. Только скелеты двух башен еще торчали на фоне неба. Георгеску объяснил, что в крепости первоначально было пять башен, с которых слуги Дракулы могли следить за передвижением турецких отрядов. Мы стояли посреди бывшего крепостного двора, где когда-то был колодец — на случай осады, а также, если верить легенде, тайный подземный ход, выводивший в пещеру над самой рекой, — по нему Дракула в 1462 году скрылся от турок, оставив крепость, которую пять лет защищал от приступов. По-видимому, больше он сюда не возвращался. Георгеску считал, что ему удалось определить местонахождение замковой церкви: в углу двора мы заглянули в глубину полуобрушившегося склепа. В расщелины башен влетали птицы, из под ног разбегались невидимые зверьки и шуршали в траве змеи, и я чувствовал, что скоро природа окончательно завладеет руинами.

Ко времени, когда лекция по археологии была окончена, солнце уже коснулось холмов на западе и от башен, камней и деревьев пролегли длинные тени.

— Можно было бы пройтись до деревни, — задумчиво протянул Георгеску, — но тогда завтра, если мы захотим побродить здесь еще, придется повторить подъем. Я бы предпочел переночевать здесь, а вы?

К тому времени я безусловно предпочел бы здесь не ночевать, но Георгеску казался таким деловитым, таким здравомыслящим со своими блокнотами и ослепительной улыбкой, что я не решился с ним спорить. Мы собрали сушняка, и скоро на плитах мощеного двора, тщательно очищенных по такому случаю от лишайника, затрещал костерок. Георгеску явно наслаждался: нянчился с огнем, подкладывал то сучок, то веточку и устраивал первобытный очаг для котелка, который появился у него из рюкзака. Скоро запахло похлебкой, а он нарезал хлеб, улыбался огню, и, глядя на него, я вспомнил, что в нем не только шотландская, но и цыганская кровь. Наш ужин еще не сварился, а солнце уже зашло, руины погрузились в темноту, а башни казались провалами на померкшем небе. Кто-то — совы или летучие мыши? — кружил у пустых бойниц, откуда некогда летели в турецких солдат смертоносные стрелы. Я развернул свою постель и устроился как мог ближе к огню. Георгеску раскладывал по тарелкам свою стряпню — на удивление вкусную — и за едой рассказывал об истории крепости.

— Одна из самых печальных легенд о Дракуле относится к этому замку. Вы слышали историю его первой жены?

Я покачал головой.

— У окрестных крестьян есть предание, которое мне представляется правдивым. Мы знаем, что к концу 1462 года турки выжили Дракулу из этой крепости, и, возвратив себе власть над Валахией в 1476-м, он уже не возвращался сюда, потому что вскоре погиб. В здешних деревнях поют, что когда турки вышли на утес на той стороне, — он указал рукой на темный бархат леса, — они осадили старый замок Поенари и обстреливали его через реку из пушек. Но стены и ворота выстояли, и тогда турецкий воевода велел наутро начать штурм.

Георгеску прервал рассказ, чтобы поярче раздуть огонек костра: свет играл на его смуглом лице, блестел на золотых зубах, а темные кудряшки торчали, словно маленькие рожки.

— Ночью один раб из турецкого лагеря — он был родичем Дракулы — послал стрелу в окно башни. Понимаете, он знал, где спит сам Дракула. На стреле было послание, что Дракула с семьей должны бежать, дабы избегнуть плена. В окно раб видел, что жена Дракулы подобрала письмо и читает его при свете свечи. И, говорится в старинной песне, сказал Дракула, что скорей она достанется рыбам Арджеша, чем туркам. Вы знаете, турки не слишком хорошо обращались с пленными — Георгеску оторвался от тарелки, чтобы послать мне сатанинскую усмешку. — И тогда она взбежала на вершину башни — быть может, вот этой самой башни — и бросилась вниз. А Дракула, разумеется, сбежал подземным ходом. — Он кивнул, словно иначе и быть не могло. — Верховья Арджеша и теперь еще называют "RiulDoamnei", что означает: река княгини.