В горах Тигровых - Иван Басаргин

Спит мужик, спит под шепот тайги, под комариный звон, под рокот речки, под вздохи моря. Спит, но не засыпается. Работы край непочат. Знай шевелись. Да и землю полюбил, землю щедрую, землю теплую. Сколько прошли, но эта больше пришлась к сердцу. Не разлюбят ее пермяки, Теперь уж не разлюбят.

13

Не останутся мужики без хлеба, хоть и побили его звери. Каждый колос пшеницы в четверть длиной, не может удержать тяжелую метелку просо, овес. На толчках звериных посеяли мужики гречиху. Она тоже цвела густо, пахла душисто и медвяно.

В тайге тоже добрый урожай: грибы, ягоды" на кедрах зрели орехи кедровые, в зарослях — лещинные, бурел тугими кистями дикий виноград.

Все это надо собрать. Зима долгая.

Да и рыбой надо запастись. Прошла горбуша, свое взяли, затем повалила кунжа, тоже насушили и насолили добре, а после этих рыб хлынула кета. Это уже видели пермяки, когда в ход кеты речки бурлили, как вода в котле.

— Вот, пари, ежли развести костер под речкой, то и котлов не надо, подходи и прямо из речки черпай шарбу, — шутил Аниска.

Но для рыбы нужна соль, а в ней уже нужда была немалая. Аниска, Андрей и Сергей Аполлоныч занялись добычей соли из морской воды. Они понастроили ям из глины, запускали туда воду с приливной волной. Солнце выпаривало, получался густой и мутный тузлук, который выпаривали в котлах, оседала соль. Затем ее снова промывали в пресной воде и еще раз выпаривали. Конечно, и это соль, пусть с горьковатым привкусом, но этой солью можно рыбу солить, можно и в щербу бросить. Получилось. И загудел берег от детских и бабьих голосов. Рылись ямы, запускалась морская вода. Соль!..

Можно было и приловить побольше рыбы. Но пермяки брали от рыбин только брюшко и икру. Остальное сваливали в кучи, а по этим кучам бродили вечерами добродушные медведи, рылись кабаны, даже изюбры не прочь были пожевать протухшую рыбу. Прямо под ногами сновали колонки, харзы, выдры, последние ловили сами. Казалось, что все лесное население собралось на бесплатный пир.

— Пусть едят, пусть приваживаются к человеку, — похохатывал Аниска.

Был такой случай. Аниска с парнями выбирали из невода кету. Бросали на берег. К ним подкрался медведь, схватил рыбину и понес в кусты. Показалось мало, вернулся за второй. Аниска увидел воришку, медведь был небольшой, схватил хворостину и огрел медведя по спине. Медведь рыкнул и на Аниску метнулся, — мол, что жадничаешь?

— Эко, паря, ты удал! А ну, брысь отселева. Ишь моду нашел чужое воровать! А ты сядь на перекате и крючь ее, сколько твоя душенька восхочет, — отбивался от медведя хворостиной.

— Пужни из ружья, Аниска, че ты с ним возишься? — подсказал Роман Жданов.

— Э, заряд еще портить, пусть погырчит! Погырчит и перестанет.

Медведь долго фыркал, рыкал за тальниками, ушел обиженный.

— Эко хорошо-то, зверье помогает нам убирать гниль, а то ить задохнулись бы от вони. Чушки дикие, почитай, домашними стали, — говорили пермяки.

Помогали чайки, бакланы, вороны — всем хватало еды. Ожирели — ничего не боятся. Вороны, так те чуть посторонятся, лишь бы на хвост не наступили, снова начинают клевать рыбу.

— Ежли зверя не трогать, — рассуждал Аниска, — то можно с медведями в обнимку ходить. Зверь ить понимает, что и почем.

Люди запасались рыбой, звери наедали жир впрок. Но главное — теперь была соль. А соль здесь, по рассказам Тинфура, была дороже золота. Он говорил:

— На праздник медведя мы приносим соль из Шанхая, Чифу. А много Ли человек может унести на плечах соли? Потом надо купить табак, рубашку, нож и подарки для детей и жены. Хорошо вы придумали, теперь не будем носить соль, не будем вместо соли бросать в муку ильмовую золу. Сами делаем соль, — счастливо смеялся Алексей, варил соль с соплеменниками.

Пермяков же ругал:

— Как можно бросать рыбу? Можно ловить, можно потом в яму бросать, чуть солить, совсем можно не солить, собак кормить, коров кормить. Рыбу варить, кости бросать, корова не подавится, будет есть. Так делают манзы. Нельзя рыбу бросать.

Пермяки согласились с доводами удэгейцев. Стали закапывать рыбу в ямы.

— Совсем голодные будете, есть будете, — ворчал Алексей.

Он же говорил:

— Большое море, большая земля. Смотрел я на море с самой высокой горы, край не увидел. Смотрел на землю, тоже край не увидел. Море на соль не переварить, землю сохой не перепахать. Воевать не будем, долго жить будем.

— Мы будем смотреть, хорошо будем смотреть.

Мир таежный жирел на рыбе. Разжирели и пермяки. В глазах сытный и довольный блеск. Походка снова стала валкой, как у медведей, говор певучий, плавный, нет в нем заполошного крика.

— А че, едят тебя мухи с комарами, теперича мне и пристав не сват, не брат, а так себе — человечишко. Где ему видать такое разносолье? Такую жратву? Не видать.

— Верна, королям и то, поди, не каждый день подают симовые брюшки? А? Может, и икорку он не каждый день ест? А мы едим и в ус не дуем.

— М-да, от такой житухи и помирать не захочешь, — говорил Аниска, поблескивая глазенками — Бродил я по разным странам, но такой земли отродясь не видывал. Не видывал, пари, и боле не увижу. Осударями стали.

— Государи, а штаны-то холщовые, — похохатывал Фома — Но ниче, и в таких проходим.

— Знамо, проходим, а вот как загудут эти берега, то и в сукна вырядимся. Не век же им дремать в этой тиши? — ветрел Пятышин. Он был в молодости на службе у помещика, поэтому и знал больше, чем остальные мужики — Потом мы приучим наших баб плясать кадрилью, то, считай, господами будем. Этак берешь за пальчик и по кругу. Одно плохо, что у наших баб фигурности нет.

— Нашим бабам не до фигурности, — гудел Феодосий — Они и без фигурности хороши. Вона, растрескали задницы, стали шире, чем у Митяевой кобылицы. Не обнять в один присест. Мягкости пуда по два у каждой, ежли не больше. До костей не дощупаешь. Тут уж не до лаверансов и фигурности, Сергей Аполлоныч.

— То так, с такой едомы много не напляшешь. Но раз баба при жире — знать, при силе. Так я говорю, Митяй? — вставлял свое Аниска.

— Твоя-то Фроська уже Марфу догоняет. Ты ить супротив нее не боле как бздык.

— Господи, жердина стоеросовая, тебе бы уж молчать, жрет за семерых, а все равно одни мощи.

— Эх, мужики, мужики, ничегошеньки-то вы в бабах не разбираетесь, — вздыхал Пятышин — Стар я уже такое говорить, но для молоди скажу. Ить как мы живем: напахался, пал на койку и храпа. А то не дело. Бабу надо обласкать, може и поцеловать дажить, а уж потом дела творить. А мы, че говорить, потому и лезут дети на свет, как мошка. Обходительность нужна.